Сады проклятых. Путь души

Луна выкатилась на небосвод сегодня неожиданно рано – едва зашло солнце, тьма не успела даже сгуститься, стать по-настоящему ночной. Всё вокруг засияло росными отсветами, тени играли с туманными жгутами – там, на равнине внизу. Белый сланец скалы, видный в просветы между деревьев, окутался молочно-серой дымкой, иногда просверкивающий серебристой искрой. Не было и следа того гнусного гнилостного свечения, что было вчера ночью. Словно, вкусив плод этого мира, причастилась его тайн: от меня перестали скрывать истинный облик окружающего. Это значило, что я не смогу никому теперь открыть, что увидела?

Не смотря на предыдущую полубессонную ночь и тяжелый день, решила не останавливаться на ночлег – из опасения, что вновь не смогу отличить сон от яви. Буду идти, пока не свалюсь от усталости – тогда есть шанс заснуть без всяких снов, пока же – призрачный лунный свет позволяет различать почву под ногами.

Лунная головка сыра достигла зенита, когда стало понятно, что что-то неладно. Сначала я приписала начавшуюся лёгкую тошноту и головокружение переутомлённости и нервному напряжению, но чем дальше – тем сильнее они становились. Попробовала заесть это состояние «сливами», но сделала только хуже. Судя по всему – для человека местная органика всё же ядовита. Меня то морозило, словно температура поднялась под тридцать девять, то бросало в жар, и по лицу текли крупные капли горячего пота, разболелась голова, и не было даже простейшего адсорбента, чтобы остановить интоксикацию. Спасибо лже-троллям.

Жажда стала невыносимой, но я выкинула все плоды – от них было лишь слабое, недолгое облегчение мук, потом стало бы только хуже. Я должна найти воду – даже если это будет река забвения – иначе просто умру. Нелепо и бессмысленно. Не хочу… не хочу – так. Я… я ведь так ничего и не узнала, не поняла… И если все мои действия бессмысленны… та же участь ожидает и моего брата, моего Никитку. Я знаю это, потому что Фёдор был прав – он пойдёт за мной, и этот Мир получит и его душу. Нет. Нет, нет, нет. Ещё раз – нет – не позволю. Только бы найти воду…

Я шла, уже почти не осознавая, куда и зачем – шла на одном упрямстве, не самом лучшем качестве характера, впрочем, присущем всем в нашей семье. Шла, спотыкаясь и падая, вставала и вновь шла – даже не вспоминая, что совсем рядом отвесный обрыв, падение с которого, вероятнее всего, будет смертельным. Но так не могло продолжаться долго, и упав в очередной раз, не смогла встать. Мышцы отказались повиноваться, и накатившее оцепенение утяжелило, вжимая, вдавливая тело в землю собственным весом. Я не закрывала глаз – просто они стали незрячими – вокруг была тьма. Ласковая тьма грозового ночного неба, весеннего неба – когда всё, каждое проявление природы сулит жизнь: возрождение движения. Таянье льда на поверхности ручья, лопающиеся почки, прорывающаяся к небу трава: рождение и смерть… И сквозь эту тьму прорывались слабые крики – отдалённое, хриплое карканье. Вот оно стало ближе, и по мере того, как приближалось, тьма рассеивалась – я лежала на поляне посреди рощи, и хоть неприятные ощущения и не прошли полностью, но стали вполне сносными. Собравшись с духом, встала и огляделась.

Это действительно была поляна, только какая-то странная – почти правильный ромб. Ветки и верхушки деревьев словно искорёжила чья-то властная, безжалостная рука – чтобы не мешали луне освещать место действа. Именно действа – зрители уже собрались: по периметру поляны сидели десятки чёрных птиц, чего-то ждали.

В центре, на ветке небольшой груши-дички, удивительно напоминающей человека – подогнувшего колени и раскинувшего руки в немой мольбе, в безмолвной муке взывающего к равнодушной сини, запрокинув лицо к небу, – сидел крупный чёрный крук. Ждал. Ощущение немой мольбы о помощи было настолько явным, что сердце пропустило удар, и зачастило, я с трудом отвела взгляд от деревца.

Дичка стояла в центре полумесяца – идеально очерченного белыми крупными цветами, мясистые толстые листья были размером с лошадиную голову, может даже, чуть крупнее.

Карканье, шелест крыльев, шорох перьев – всё постепенно стихло. Установилась торжественная, предвкушающая тишина – такая тишина предшествует таинству в святилище. И ничего хорошего не предвещающая…

В сгустившемся воздухе – как в утреннем тумане, прорезалась нотка странного, сладковатого аромата; запаха, от которого у человека мгновенно начинает мутить. И словно послужило сигналом: старый ворон встрепенулся, расправил потрёпанные крылья и хрипло каркнул. Рубиновые глаза крука не отпускали взгляд: я смотрела и мучительно пыталась вспомнить что-то важное, но в памяти всплыли лишь строки стихотворения древнего поэта:

– «Never more». – Произнесла хрипло, повинуясь наитию, чувствуя, как звуки царапают пересохшее горло, – «Never more». *