Садыя

— Тем не менее шестерни машины крутятся, и человек, попав между ними, не может выйти таким, каким был, факт!

— Не помятым?

— Не осознавшим, ну, не испытавшим на себе чудотворную силу труда.

— Впрочем, я вам верю, Садыя Абдурахмановна, хорошо вы сказали — школа по воспитанию, я добавлю — школа по трудовому воспитанию; такие, как Равхат Галимов, мне нравятся; для него, пожалуй, это уже не школа, а рабочий университет. И я бы вам рекомендовал потом его использовать.

— Буровики у вас, Илья Мокеевич, больное место.

…Панкратова что-то знобило. «Да, она чудесная, редкая женщина… всегда иронически относится к тем, кто ее любит… Ребята, ее… Марат очень симпатичен, люблю его… очень».

Потом, сегодня, они ходили по берегу Камы, утопая в снегу. Пока водолазы штурмовали дно реки, электросварщики соединяли трубы, изолировщики накладывали на них несколько слоев битумной мастики и гидрозола, — они сумели о многом поговорить.

Большие высокие сосны стояли в голубеющих шапках снега; по склону к реке шел ровный настил.

Садыя завязла в снегу, и Панкратов, шутливо потянув ее на себя, вдруг поцеловал в губы; они встретились взглядом, и он прочитал в ее глазах испуг и какое-то удивление.

— Я думаю, что на бюро не вызовете, — улыбнулся Панкратов.

Губы Садыи дрогнули и засмеялись:

— За это следовало бы обсудить на бюро.

И она стала спускаться к реке. Панкратов стоял в неожиданности: «Губы… они яснее, чем глаза, выражали душу. Честное слово…»

Солнечные отсветы искрились, бежали по корке, и чтобы посмотреть на ту сторону, надо было приподнять ладонь и прикрыть глаза.

19

«Настолько он жаждал жизни, что судьба не могла не пощадить его». Фраза, запомнившаяся со студенческой скамьи, наводила на горькие размышления. «А вправду, моя идея — моя жизнь… Неужели судьба настолька жестока — не сжалится…»

Сережа Балашов, придя в горком, сел на то же место, как и в первый раз. Сколько дней он вынашивал свою идею, выстрадал ее в столкновениях с людьми, которым самые ясные доказательства казались нереальными, а уж где там приемлемыми… Город нефти, о котором он мечтал, должен вознести его мужественный юношеский талант… и, может быть, личность его станет интересной, важной для общества. Если его желания, инженерский талант совпадают с необходимостью развития общества, то он становится одной из движущих сил его; важно только одно: чтобы особенности его таланта не только совпали с потребностью общества, но и само общество нашло его талант, не загораживало ему дорогу.

Сережа слышал, что часто случай помогает человеку развернуть свои способности. Он ждал такого случая и почему-то надеялся, что именно сегодня этот случай выпадет на его долю.

Как назло, опять секретарша сказала:

— Бюро. Вы можете пройти в отдел.

— Нет, я только к секретарю.

— Ну что ж. Дело хозяйское.

Нерадостные были думы у Сергея Балашова. Никакого случая не предвиделось. На работе он никому не сказал, что пойдет в горком. Было как-то неловко после слов инженера Лукьянова: «Зря пузыришься, попадешь не под добрую руку Дыменту — расчихвостит, если узнает, что ты по горкомам шляешься. Видишь ли, дело какое — молодость. И ты думаешь, солидные инженеры свои вещи делали когда? В молодости. Потому что ум самый гибкий, а идеи самые смелые. А реализовали? Когда приходило положение, вес. Вот… года, друг, года. С годами будешь солиднее, трезвее — ну и поддержка будет. Полетов меньше, а успехов больше. Вот. Сначала связи, а затем, что тебе богом дано, — таланту дорога».

Не верил во все это Сережа Балашов, да и могла ли верить горячая молодость в брюзжание неудачника, как он думал. Утром его разбудило солнышко, пробивающееся в окно, и над самой серединой окна висела большая тонкая-тонкая сосулька — в январе сосулька! Сережа обрадовался, видя в этом что-то особое, разгаданное в природе, но неразгаданное для него. «Если это счастье…» Он открыл форточку, сломал кончик сосульки и потом съел, как это делал в детстве. «Для меня может быть только одно…»

Все надоело. Все злило. Сережа все же решил ждать до конца — кончится же когда-нибудь бюро. Стал прислушиваться. Рядом какие-то девушки, строители. Болтают какую-то чушь.

— Подходят ребята и говорят: «Ну, девушка, стрелять пришла?» Я говорю: «Да». — «А вы метко, однако, стреляете». — «Почему?» — «Ну уж если вы в Игоря Владимировича попали…» — «А разве в него никто не попадал?»

Балашов отвернулся, усмехнувшись: «Вот дела, и здесь умеют стрелять…»

И вдруг он смутился. Навстречу ему шел Степан Котельников, сердито отчитывая какого-то паренька, все время комкавшего шапку; из-за спины Степана выглядывало знакомое лицо.

— Мы, ваши отцы, может, тоже жили не в ладах, а детей не бросали.

Увидев Сережу, Котельников одобрительно кивнул головой. Балашов встал. Подошел Андрей Петров, открытое, раскрасневшееся с улицы лицо его улыбалось.

— Богатым быть, — сказал Сережа.

— Я тоже еле признал, здоровеньки булы, душа из тебя вон.

— Ты меня подожди, — сказал Котельников, — надо все же парню мозги вправить.

Андрей Петров подсел с улыбочкой:

— Чужая жена всегда красивее, чем своя.