Саджо и ее бобры. С вопросами и ответами для почемучек

В день приезда Большое Перо пригласил гостей в свою хижину. Собрались все индейцы из поселка; пригласили и двух проходивших мимо метисов; они, как всегда, были со скрипками. Под капризные напевы струн — в них сливалось былое и настоящее — быстро переступали и кружились танцоры. Слышались мотивы ирландской джиги и шотландского рильса, в них врывались новые странные мелодии, принятые у метисов.

Саджо танцевала очень много, юноши из поселка ей просто не давали отдохнуть, и надо сказать, она была очень хорошей плясуньей — я сам был там и видел, как она танцевала, — недаром Шепиэн гордился сестрой. И ему нетрудно было найти себе пару для танцев из поселковых девушек. Там было много молодых красавиц, и выбрать по вкусу оказалось легко, потому что ни одна из них не прикрывала лица шалью — никто, кроме пожилых женщин, не вздумал бы явиться на праздник с закрытым лицом.

За хижиной, под открытым небом, кипятили чай над костром. Старые индейцы собрались покурить свои трубки и вспомнить про былые времена, а дети играли в пятнашки и в прятки среди зыбких отсветов костра.

Большое Перо приветствовал гостей, разговаривал с ними, и улыбка не сходила с его обычно грустного, а иногда даже сурового лица. Время от времени хозяин подходил к гостям с большим чайником, а Саджо и Шепиэн разносили чашки, не забывая и о танцах.

Но вот все вдруг перестали танцевать и сели вкруговую под стенкой, словно чего-то ожидая, и сразу водворилась тишина. Два барабанщика вошли в круг и начали бить в свои тамтамы.

В дверях появился старый вождь Ни-Ганик-Або в головном уборе из орлиных перьев; яркими красками, каким-то причудливым рисунком было расписано его лицо. Под коленями у него висели браслеты из полых оленьих копытцев; в руке он держал трещотку, — она была сделана из цельного панциря черепахи и расписана черной и красной красками.

И когда Ни-Ганик-Або начал плясать, полые оленьи копытца зазвенели, словно медные колокольчики, в такт быстрым движениям его ног, бахрома из оленьей кожи трепетала, орлиные перья расправлялись и клонились к плечам, и снова отгибались назад, — все в безукоризненном ритме с боем барабанов тамтам; а черепаховая трещотка неистово гремела в руке у вождя, мелькала алым и черным узором.

И пока старый вождь плясал, он затянул странную, таинственную песнь о приключениях Саджо и Шепиэна и двух маленьких бобрят. Так в былые дни воспевали индейцы боевые подвиги своих героев. После каждого куплета песню подхватывал хор. Заунывная мелодия этой песни хватала за душу, волновала.

Это и была та песнь, которую обещал сложить старый вождь Ни-Ганик-Або, и теперь она должна была стать легендой племени. Такие песни, воспевающие значительные события, и картины, написанные неопытной рукой, но изображающие важные происшествия, помогали сохранить в памяти историю народа.

Однако американский скупщик пушнины, который совсем не знал индейских обычаев, подумал, что это Танец Войны, и не на шутку испугался. Тогда Гитчи Мигуон объяснил ему, что это вовсе не Танец Войны, а Уабено — его танцуют лишь знахари или когда нужно ознаменовать важное событие. Скоро раздался громкий, протяжный крик — старый вождь кончил плясать.

И снова скрипки заиграли какую-то жизнерадостную мелодию, танцоры заняли все помещение, веселье продолжалось. Снова закружились в джиге, плавно выступали в кадрили. Золотые Кудри танцевал без устали и всю ночь напролет смеялся. Он приглашал танцевать самых некрасивых и старых женщин. Стоило ему заметить, что волна веселья спадает, он был тут как тут, и снова раздавался смех. Даже торговец в этой праздничной компании почти перестал важничать и стал веселиться, как и все. Он даже пробовал подружиться с Крошками, но по-прежнему никак не мог запомнить их имена. То он называл их Чилаки, то Чероки, или Чикару, или же еще как-нибудь в этом роде — у него был большой запас имен, — но всегда говорил невпопад.

А бобрята? Они не отставали от других. И никогда они не останутся в стороне от происшествий, пока у них есть два голоска и у каждого по четыре ноги. Взбудораженные музыкой и шумом, Чилеви и Чикени бегали по полу, путались под ногами танцующих и попрошайничали у всех, кто только садился отдохнуть.

Один раз Чилеви вышел на самую середину комнаты, встал на задние лапы, прямо у всех на дороге, и стал поглядывать кругом весьма вызывающе. И что же? Танцы прекратились — всякий боялся наскочить на малыша или раздавить его. На минуту или две проказник сделался полным хозяином пола. В конце концов Саджо пришлось взять бобренка и унести, хотя он вырывался и визжал что было силы. А тем временем тихоня Чикени — он побывал в городе и кое-чему научился — разыскал ящик с яблоками и, не будучи в состоянии одолеть больше одного, стал перетаскивать их к себе в домик. Воришку поймали и задержали на месте преступления. Сколько при этом было визгу и криков, не передать словами.