Сафари

Служба окончилась, гости и руководители страны, дипломаты и знатные горожане направились на соседнюю площадь Революции, где должен был выступать президент республики полковник Мишель Мичомберо. Его появления ждали с нетерпением, поскольку вот уже полгода никто, кроме членов правительства и послов, не видел Мичомберо. Президент сам водит машину и как-то ночью, возвращаясь с аэродрома, потерпел аварию. Врачи опасались за его жизнь, но организм двадцатисемилетнего президента-солдата оказался сильным. Мичомберо не только выжил, но даже на время не отстранялся от руководства страной. Однако обе ноги были сломаны, после шести месяцев болезни надо было заново учиться ходить.

Президент шел медленно, опираясь на костыли, и по всему было видно, что ему, кадровому военному и главе государства, неудобно идти вот так мимо вытянувшихся по струнке солдат почетного караула, бравых офицеров и послов. И народ понимал это. Минут пять шел президент по красной дорожке, проложенной от его машины к трибуне, и все это время над площадью неслось: «Вива Мишель!», «Вива республика!», «Вива прогресс!»

Потом все стихло. Адъютант раскрыл текст речи, и президент начал говорить. Был полдень, на открытой площади, пышащей раскаленным асфальтом, было нестерпимо жарко. По щекам солдат и музыкантов, одетых в праздничную, обильно украшенную мехом леопардов и обезьян форму, катил пот. Несколько человек из публики упали: солнечный удар. Адъютант раскрыл над головой президента черный зонт. Было видно, как тот устал и как дрожат руки, сжимающие костыли.

Но Мичомберо говорил. Говорил 45 минут.

— Я не люблю обещать. Поэтому я не собираюсь сулить народу золотые горы, а буду говорить лишь о том, что он должен сделать, чтобы эти горы стали явью. Надо знать и помнить, что только дисциплиной и работой мы сможем построить будущее бурундийской нации. Нечего ожидать помощи с неба. Надо строить свою страну самим.

Когда президент окончил свою речь, тишину не нарушили аплодисменты. Над площадью внезапно вырос лес рук, тысяч, десятков тысяч черных мускулистых рук с протянутыми вперед тремя пальцами. Этот жест — символ правящей в стране партии УПРОНА; каждый палец означает в нем часть триединого лозунга. Раньше, в королевстве, он означал: «Бог — король — родина». Теперь, в республике, старый символ звучит по-иному: «Единство — труд — прогресс». Несколько минут безмолвствовала площадь, застыв в клятве верности республике и партии. Торжественное молчание прервал сам президент: «Убумве — ибикорва — амаямберре!» — произнес он на языке кирунди. — «Единство — труд — прогресс!» — эхом отозвалась площадь.

С площади Революции торжества были перенесены на гору Кирири, к памятнику Луи Рвагасоре — основателю партии УПРОНА, зверски убитому в 1961 году пулей, оплаченной бельгийскими колонизаторами. А потом на стадионе Бужумбуры, у подножия Кирири, началась демонстрация. Сначала шли военные, потом рабочие предприятий столицы, учащиеся. По стадиону катились на колясках воспитанники приютов больных полиомиелитом; на всех колясок не хватает, в каждой сидели по два-три человека. Шествие замыкали огромные желтые дорожные машины, первые тракторы и комбайны, грузовики, полные крестьян, приехавших из самых отдаленных уголков страны.

До самого вечера шли под звуки несущегося из репродукторов «Интернационала» граждане молодой республики. Не все приехавшие в столицу и хотевшие пройти по стадиону мимо трибуны с лидерами революции смогли принять в тот день участие в грандиозной манифестации. Поздно вечером по радио передали решение правительства продлить демонстрацию на следующее утро. Власти обращались к предпринимателям с просьбой дать возможность принять участие в ней всем рабочим и служащим.

Шествие кончилось, и стадион превратился в гигантский табор, где устроились на ночь «иногородние». Зажглись костры, вспыхнуло веселое оживление у огромных горшков с пенящимся пивом, и отовсюду понеслись песни, песни, песни…

Тутси — короли африканского танца

К полуночи, когда в президентском дворце окончился прием, на стадион приехали королевские барабанщики. Во времена монархии они жили в Гитеге, получали большие деньги и были своеобразной кастой привилегированных дворцовых музыкантов, членами которой стать было не так-то просто. Д. Хабомимана, сам член этого «цеха» музыкантов, рассказывал мне, что при мвами артистов в королевский ансамбль брали лишь из нескольких семей тутси, за чистотой крови которых наблюдали сами кариенды. Хуту туда не принимали; инструменты, на которых играли королевские барабанщики, считались «потомками священного тамтама». Прикасаться к ним могли лишь тутси.