Сафари

Вокруг царила неподвижность. Тишина и палящий зной зависли над беспорядочно нагроможденными камнями. Синие мухи жужжали в раскаленном воздухе, ящерицы скользили по камням, а из темной синевы неба доносился звонкий и резкий крик орла…

Вдруг голова Вермона вытянулась вперед, его рука возбужденно сжалась и разжалась, и он опять застыл, будто превратился в камень. Хатако смотрел снизу сквозь угол, образованный его расставленными ногами…

Напротив, на каменных пластах перед логовом, на расстоянии пяти шагов от них спокойно и величественно появился громадный черногривый лев. Он возник совершенно неслышно. Прищурясь, он смотрел на солнце и зевал, раскрывая пасть, в которой поблескивали два ряда острых зубов. Потом он медленно сделал несколько шагов вперед, лениво обернулся и лег, положив голову на вытянутые лапы.

Охотник, напряженно вытянувшись и весь обратившись в зрение, стоял за аппаратом, его левая рука зажала кнопку затвора, а правая поддерживала винтовку. Из логова послышалось мяуканье, и вскоре оттуда, переваливаясь, выкатились два маленьких желтых тела, перекувыркнулись друг через друга и тотчас же начали яростно драться, награждая друг друга пощечинами. Потом у входа появилась львица с третьим детенышем. Вся освещенная солнцем, она остановилась перед пещерой, и высоко подняв голову, устремила желтые, горевшие страшной угрозой глаза прямо на место, где спрятались люди.

— Внимание! — прошептал охотник.

В этой тягостной тишине можно было слышать биение их сердец. Они не спускали глаз со звериной матери. Ее тело медленно пригнулось и напряглось для прыжка. Пальцы Вермона сжались, раздалось звонкое «клик!». Короткий рев — большое желтое тело пролетело по воздуху и всей тяжестью обрушилось в ущелье. Ножка штатива с треском разлетелась в щепки; тяжесть животного прижала Вермона к Хатако, а того, в свою очередь, к скале; неподвижные и беззащитные, они оказались зажатыми среди камней.

Сверху раздался выстрел. Одна лапа львицы вонзилась в плечо Вермона, другая яростно терзала фотографический аппарат, тросик затвора которого запутался в ее когтях, зубы горячо дышащей пасти грызли в щепки приклад ружья, которым охотник защищал свою шею. Он застонал под тяжестью зверя, его широко раскрытые глаза смотрели с мертвенно-бледного лица на страшную голову перед ним.

— Ха… Хатако! — прохрипел он.

Отчаянным усилием дикарь высвободился, прополз между ногами своего господина, поднял нож и вонзил его в брюхо львицы. Обезумев от боли, зверь взвыл, откинулся назад и стал судорожно лизать зияющую рану в брюхе. Тогда Вермон направил в ухо львицы дуло ружья и выстрелил. Тяжелое тело животного рухнуло навзничь и погребло под собой обоих мужчин, потом еще раз взвилось и рухнуло замертво от выстрела Риддера.

Одним прыжком врач очутился около придавленных, быстро схватил Вермона и вытащил его из-под животного. Хатако сам высвободился, постоял мгновение, тяжело дыша, а потом, схватив нож, вскочил на каменную глыбу у входа в расщелину. Но это было совершенно излишне: большой лев лежал, растянувшись, мертвый перед своим логовом. Первый же выстрел Риддера пробил ему голову. А возле него лежал маленький бой и пронзительно звал на помощь. Он держал под мышками по мяукающему и шипящему львенку, которые отчаянно брыкались, кусались и царапались. Хатако быстро отвязал свой кожаный передник и поместил в него двух зверенышей.

Жалобное мяуканье привлекло его взгляд к старому льву, из-под гривы которого выглядывала головка третьего львенка. Они его быстро высвободили; но грузное тело старого льва, падая, проломило позвоночник зверенышу, и удар дубины закончил его мучения.

Вермон медленно приходил в себя. Врач тщательно промыл рану. Кость была обнажена, но не повреждена. На рану тут же была наложена плотная повязка.

Маленький бой созвал людей. Последним пришел Селим. Сначала он издалека с опаской приглядывался ко львам. Хатако так толкнул его, что он полетел на старого льва.

— Он действительно сдох и он меньше может повредить твоей шкуре, чем я, — сказал он сдавленным голосом.

Вермон безмолвно и презрительно оттолкнул Селима ногой, когда тот услужливо протянул ему его походную флягу. Затем англичане при всех горячо пожали руку Хатако.

— Я обязан ему жизнью, — заявил Вермон.

Вечером они уже были в лагере. Той же ночью европейцы проявили пластинку. Она осталась цела, несмотря на то, что львица довольно сильно повредила аппарат, и снимок превосходно удался. Он изображал пригнувшуюся для прыжка львицу, а за ней высоко поднятую, обрамленную гривой голову старого льва с выражением напряженного внимания и устрашающей ярости. Один из отпечатков несколько дней подряд ходил по рукам людей. Изумленно выпучив глаза, склонялись они над снимком, проводили по нему своими черными пальцами, смеялись и испускали вопли удивления, возбужденно обсуждая это колдовство и происшествие, которое было им запечатлено.

V