— Не очень.
— Она дает ему понять, что сбрила себе волосы на лобке специально для него и перечитала де Сада, чтобы подготовиться к их свиданию. Она не высказывает этого прямо, но смысл получается именно таким.
— Ну и что?
— Когда я смотрел эту сцену и видел, как девица, играющая Камиллу, выпячивает грудь перед битником-дегенератом, когда я слушал, как красиво она разглагольствует о сексе, то спрашивал себя, имеем ли мы право использовать ее для возбуждения наших фантазий и играть с либидо других людей, даже если это вымышленные персонажи.
Он посмотрел на меня с такой же подозрительностью, как дикарь смотрит на высаживающегося на берег миссионера.
— Кажется, ты уже давненько не мял простыни в постели с девицей, приятель.
— ...?
Чтобы скрыть смущение, я сделал вид, что озабочен вовсе не этим. И принялся разглагольствовать в стиле Гитри, — раздражающая напыщенность, ошеломляющие парадоксы, — чтобы доказать: нельзя все на свете объяснять бессознательным сексуальным влечением, что бы там ни говорил Фрейд. Люди не делятся на половых гигантов и евнухов. Миф о человеке, управляемом своими железами, это вымысел ханжей и так далее. Я вернулся домой уверенный, что достойно выпутался из сложного положения.
На следующий день, когда Луи попросил меня перечитать одну сцену, мне пришлось изменить мнение по этому вопросу.
Джонас с разрешения Камиллы входит в комнату. Она налаживает микрофон, который Джонас передал ей в шестнадцатой серии.
— Как думаешь, нормально?
— ...
— Ты где-то витаешь, Марко...
Я был неспособен сказать ему, что прочитал на самом деле:
Джонас с разрешения Камиллы входит в комнату. Она поглаживает микрофон, который Джонас передал ей в шестнадцатой серии.
Мне пора домой. Перед уходом я, как обычно, завершаю работу с компьютером. На экране появляется надпись: «Добрый вечер, теперь питание компьютера можно отдрочить».
Я не очень хорошо помню, что каждый из нас делал в 31-й серии. Никто ее потом не перечитал, и текст пошел без исправлений — со всеми нашими сомнениями и сумасбродством. Мы оставили всякую надежду писать связно, перестали заботиться о правдоподобии ситуаций и творим черт знает что. Единственным критерием отбора служит для нас раскатистый хохот Старика. Сегюре оставил нас в покое; он ничего не замечает и предоставляет нам полную свободу действий. Даже не желает знать, кто чем занимается в этой чертовой «Саге», кто с кем спит, кто кого собирается прикончить и почему. Ему на все плевать, пока он может снимать в кратчайшие сроки максимальное число эпизодов.