Сага о королевах

— Это неправда. Я должна была бороться за собственную жизнь. Я чувствовала, как он пытается сломать меня. И я видела многих людей, кто боролся за власть над конунгом. Я научилась презирать и ненавидеть их. И как ты можешь говорить, что я стремилась к власти и мести, когда я смогла простить конунга в ту зиму перед отъездом в Гардарики.

— Ты хотела подчинить его, — ответил я.

— Я стремилась помочь ему.

— Ты хотела его унизить. Ты никогда не смогла простить его. Ты ненавидела Олава.

— Ниал, как ты смеешь обвинять меня…

Она замолчала и взглянула на меня:

— Да, ты можешь…

С этими словами Астрид схватилась за грудь, глотнула воздух и откинулась на подушки. Гуннхильд вместе с Эгилем и Рудольфом бросились к ней. Я тоже вскочил на ноги.

Астрид задыхалась, ее лицо посинело, а глаза вылезли из орбит. Она вскрикнула и тут же поникла, свесившись через ручку кресла на пол.

— Господи! — закричал я. — Господи!

Я бросился на колени у ее ложа и вознес молитву. Так я молился только однажды.

Кто-то положил на мое плечо руку. Я поднял глаза и увидел, что это Эгиль.

— Ты убил ее, — хрипло сказал он. Его лицо исказила гримаса отчаяния. Я понял то, что должен был увидеть раньше.

С трудом я поднялся на ноги.

— Ты любил ее, — тихо сказал я. — И не братской любовью.

— Да, — ответил Эгиль.

Я повернулся и посмотрел на усопшую. Она полулежала на троне, а Гуннхильд как раз закрывала ей глаза. Рудольф причащал Астрид — его лицо было белее мела.

Я сел на скамью и уставился в никуда.

Гуннхильд подошла ко мне.

— Это не ты убил ее. Просто пришло ее время.

— Нет, это я убил ее.

И тут на меня нахлынули воспоминания — кровавая рана на лебединой шее, согнувшееся от невыносимых мук тело раба, удивление и растерянность на лице Астрид…

— Я убил их, убил их, убил…

— Ниал! — раздался голос Гуннхильд. — Приляг, а я приготовлю тебе отвар. Ты уснешь.

— Я не хочу спать.

Мною овладело бешенство, и я закричал Гуннхильд в лицо:

— Ты думаешь, я боюсь боли? Ты думаешь, я бегу от самого себя? Тогда ты совсем меня не знаешь!

V ante Idus. Jan[25].

Я помню в малейших деталях день смерти королевы Астрид — плач ребенка во дворе, воробьев, клюющих сноп ржи, выставленный у амбара — какой-то древний языческий обычай, сохранившийся в Норвегии, вкус каши, которую нам подали на обед.

Я все ясно помню. Но эти воспоминания подобны волшебному стеклу, в котором переливаются странные узоры…

Я смотрю в него и вижу себя в аду.

Волна боли, волна крови обожгла мое сердце, когда я понял, что натворил. Я был готов умереть от стыда и раскаяния, у меня не было сил жить.

Через некоторое время я пришел в себя и понял, что мною руководило тщеславие.

Тщеславие подтолкнуло соблазнить Бригиту — ради обладания ее телом. Тщеславие не позволило открыться Уродцу — из-за ложной гордости. Тщеславие заставило вынести приговор королеве Астрид — чтобы показать свой ум и прозорливость.

Тщеславие подобно далеким горам. В солнечный день их снега переливаются на солнце, зовут и манят к себе. Но с наступлением ночи из ущелий выходят волки, завывает ветер, а крики стервятников холодят кровь в жилах.

Тщеславие подобно морю. Его теплые воды летом подобны цветущей долине, ласковы и нежны. И лишь в зимние штормы показывает оно свое истинное лицо, свою жестокую силу, смеется и хохочет над своими несчастными жертвами.

Какое я имел право говорить с Астрид о жажде власти, когда сам был полон тщеславия и гордыни? Какое право имел я говорить о жажде мести — я, не сумевший простить? «Не судите, да не судимы будете». Как я мог забыть эту заповедь?

Я сам вынес себе приговор.

По-прежнему день смерти королевы Астрид. Эгиль Эмундссон занялся подготовкой к погребению королевы — и ни Гуннхильд, ни Рудольф не мешали ему в этом. Со мной Эгиль не говорил.

Усопшую уложили в гроб и на санях отвезли в Скару. Эгиль отправился с Астрид, да еще прихватил с собой Рудольфа. Но Гуннхильд нужна в Хюсабю, сказал он.

Перед отъездом Рудольф отслужил мессу. Голос его дрожал, особенно когда он читал «Agnus Dei». На секунду ему даже пришлось остановиться.

Я много времени проводил в церкви. Я не мог молиться за спасение своей души, но умолял Господа простить Астрид.

А Гуннхильд, что делала Гуннхильд? Мне показалось, что она не выпускает меня из вида, но старается делать это незаметно.

Она боялась, что я могу совершить грех смертоубийства.

Ужинали мы вдвоем — Гуннхильд, наверное, хотела дать мне возможность выговориться.

Я поспешил заверить ее, что за мою жизнь не стоит опасаться.

— Я слишком уважаю твой дом, чтобы совершить в нем столь тяжкий грех, — сказал я.

— Если для этого у тебя нет иной причины, то ничто не может удержать тебя на земле.

— Может, ты и права, — ответил я, и наступившее молчание было настолько невыносимо, что я поспешил продолжить беседу:— Королева Астрид не довела свой рассказ до конца. А что случилось с ней после канонизации конунга Олава?

Она внимательно посмотрела на меня:

— А почему ты об этом спрашиваешь?

— Я бы хотел знать.

— У тебя есть силы выслушать ее историю до конца?

— Я думаю, что человек, промокший до нитки, выдержит еще не одну лоханку воды.