Сага о королевах

И еще я стремился получше разобраться в хозяйстве, ведь теперь мне самому предстояло управлять усадьбой. Хьяртан не даром напомнил мне об этом. По своей прошлой жизни в Ирландии я прекрасно знал, что значит заниматься хозяйством — там у меня была усадьба побольше Хюсабю.

Я смотрел на Хюсабю уже хозяйским глазом и замечал, как много нужно подправить и подлатать.

На следующий день после смерти королевы Астрид Хьяртан с дружинниками присягнули мне на верность. Я сидел на троне рядом с Гуннхильд. И я принял их клятвы, я знал, что таков обычай.

Через несколько дней я попросил Торгильса прийти ко мне.

Я сказал ему, что нужно починить по хозяйству в первую очередь. Он был согласен, но ответил, что рабы и так заняты — кто по хозяйству, а кто в лесу. Тогда я сказал, что имел в виду не рабов, а дружинников и попросил позвать Хьяртана.

Ему я сказал то же самое, и Хьяртан ответил, что дружинники привыкли биться в сражениях, а не работать по хозяйству.

Я спросил, работают ли дружинники на других хуторах Ёталанда или в Исландии, откуда он сам был родом.

Он ответил, что работают. Я заметил, что наш разговор очень забавляет Торгильса.

«Кроме того, — добавил я, — дружинникам стоит немного размяться, а то очень уж они засиделись». Хьяртан, похоже, хотел возразить, но передумал, встретив мой взгляд.

Я стал привыкать отдавать приказы.

А Гуннхильд — Гуннхильд была только рада, когда увидела, что я с легкостью взял управление усадьбой на себя.

Самым неприятным для меня было то, что я вновь оказался хозяином рабов, хотя и обещал никогда больше не иметь их. Закон не позволял мне освободить их, и я не мог продать их — это были люди, к которым я очень привязался. Нас связывало даже нечто большее, чем дружба.

Мне было очень больно, что рабы стали избегать меня, но я их понимал.

И вот однажды я зашел в конюшню посмотреть на коня, подаренного королевой Астрид. Я назвал его Ферлога. Он ходил уже под седлом, и мы подружились.

В конюшне оказался и Лохмач. Он бросил на меня быстрый взгляд и продолжал раздавать лошадям сено.

Я подошел к нему.

— Что угодно господину? — спросил Лохмач.

— Я ел с тобой, носил ту же одежду, что и ты, спал рядом с тобой.

Он вздрогнул.

— Зато сейчас ты одет в одежды хёвдинга, которые тебе положено носить от рождения, и спишь ты в постели королевы, — резко ответил Лохмач.

— Ты прав, и что же нам теперь делать?

— О чем ты?

— О том, как нам обрести справедливость и любовь, которые хотел дать людям Рожденный в яслях. Ты знаешь закон. Я не могу освободить тебя до того, как какая-нибудь свободная семья не захочет принять тебя в члены. А сам я не могу принять тебя в свою семью, не испросив согласия родичей.

Он помолчал, а потом предложил:

— Попытайся тогда изменить закон.

— Попытаюсь. Я не буду молчать на тинге, когда заслужу доверие и уважение. Но что мы можем сделать сейчас?

— Не знаю. Я должен подумать, но зато ты можешь относиться к рабам так, как того хотел наш Господин, который родился в хлеву. И тогда тебе будет чем защитить себя на Последнем суде.

— Обещаю. А ты должен сказать мне, если у вас будут какие-то просьбы.

— Ты говоришь только обо мне или о всех рабах?

— Обо всех. Потому что не все могут говорить так же хорошо, как ты.

— Тогда я сразу же хочу сказать тебе о Бьёрне. Сам он никогда даже не заикнется об этом. У него так болит спина, что он не может спать. А Торгильс загружает его работой, как здорового. И еще я должен сказать об Ише. Он вновь к ней пристает — я имею в виду дружинника, отца ее ребенка. И…

Я заметил, как Лохмач сжал кулаки.

— Хорошо, я скажу Торгильсу, чтобы он делал Бьёрну послабления.

— Может, ты научишь его тачать обувь?

Это была неслыханная наглость, мне стоило разозлиться. Лохмач в ожидании смотрел на меня. Но я расхохотался, а вслед за мной — и Лохмач.

— Может быть. А Ише я постараюсь помочь. Я скажу Хьяртану, что если кто-то из дружинников станет приставать к рабыне, я на тинге потребую возмещения убытков. Думаю, они постараются держаться от женщин подальше.

— Так ты знаешь, что по закону имеешь право на всех рабынь? И что можешь требовать выкуп, если кто-то другой переспит с ними?

— Да, я говорил с Эгилем Эмундссоном.

— Тогда, быть может, тебе известно, что во власти хозяина разрешить рабу жить с рабыней?

— Да, но откуда ты так хорошо знаешь законы?

— Я прислушивался к речам свободных.

— Так почему ты заговорил о последнем праве господина?

— Из-за Иши…— с запинкой произнес Лохмач и впервые за нашу беседу опустил глаза.

— А ты уверен, что она согласится?

— Но ведь ты можешь спросить ее сам.

— Если вы оба согласны, я не буду возражать.

— А ты знаешь, что будешь делать, если у нас родится много детей?

— Уж относить их в лес я точно не собираюсь. Это не по христиански. Да и продавать их мне тоже не захочется.

— Но ведь не можешь же ты вырастить здесь целую рабскую семью, — внимательно посмотрел мне в глаза Лохмач.

Я глубоко вздохнул.