Сага о Певзнерах

* * *

Часами, окаменев, отупев от неверия в свершившийся факт, я сижу на берегу Средиземного моря. Так Имант – на берегу равнодушно-хладного Финского залива… «Она возвращается!» – хочется крикнуть и мне. Но это было бы более, чем сумасшествие. Перепутать сестру я издали с кем-нибудь бы и мог… Но перепутать моря? Если бы Имант уплыл за тот горизонт, который передо мною, его бы не парализовала судорога. Тогда бы и Даша и Дзидра… Если бы вообще можно было заранее отрепетировать события, а уж потом, все учитывая и исправляя, участвовать в спектакле, длящемся годы, десятилетия…

Но отрепетированных судеб я не встречал. А жизненные импровизации и необдуманности дорого – о, как дорого! – порой нам обходятся. Плещется теплом Средиземное море… А я замерзаю…

Есть такой анекдот… Смешной и трагичный. Он именуется жизнью. Ее можно назвать и «романом с вырванными страницами». Я вырываю страницы, вырываю страницы… Чтобы второстепенность не заглушила смеха и не спрятала слез.

Но стены смеха на свете нет. А Стена плача пролегла от Иерусалима по всей земле.

Москва – Внуково, 1992–1993

Иерусалим – Тель-Авив, 1993

Книга третья Самая последняя и короткая

Все мы в этой жизни хоть немного, хоть в чем-то да виноваты… Я – в своей детской любви к той, что была любви недостойна и обрекла меня на недоверие к женщинам и холостяцкое прозябание. Игорь – в столь частых переходах через границу иронии к цинизму. Отец – в затянувшейся, как младенческая корь, ортодоксальности. Даша – в невольном совращении женатого человека. Еврейский Анекдот – в тайном обожании жены своего лучшего друга. Дзидра – в разламывавшей ее, словно землетрясение стены дома, жажде мщения. Так размышляю я сейчас… Лишь за мамой и Имантом, думаю, не числилось грешных поступков. Испытав в ранней юности тошнотворность примитивного общения, тщившегося выдать себя за любовь, Имант был способен на чувства богатырские, как его фигура и неколебимый характер. Таким чувствам он и воздвиг пьедестал для памятника Даше «при жизни», который стал памятником «при смерти». За что же выпали Иманту испытания, перенести которые не сумела даже его – тоже мощная – психика? За что?! И кто был виноват в беспробудных его несчастьях? Задаю себе этот вопрос и сам отвечаю: те, что украли у матери его, Дзидры, все. Взамен же осатанили душу ненавистью и жаждой мести. Ненависть заставила перепутать русское со сталинским, утопила разум. А потом утопила саму ее и мою сестру…

«Они возвращаются!..» Мы все, казалось, слышали голос Иманта. И вопль безнадежной надежды. Смогу ли я вернуть рассудок ни в чем не повинному? Может быть, и смогу. Но Дашу ему не вернет никто. Как и маме… А ей-то за что выпала непостижимая кара?

Георгий Георгиевич позвонил Абраму Абрамовичу в Иерусалим и рассказал о том, что происходит с Имантом. А о том, что сотворилось в доме Алдонисов, всем, кроме мамы, было известно.

– Пора бы уж нам с вами встретиться, – сказал Еврейский Анекдот. – А то ведь уход Даши может сократить и мою жизнь. Это не исключено.

– Я к вашим услугам, – ответил Георгий Георгиевич. Так дворяне отвечали, когда им «бросали перчатку» или призывали к иным действиям, не терпящим отмены и промедления. – Но это ведь очень сложно. К тому же я не смею покинуть Иманта.

– А где он сейчас? – прошептал Анекдот в трубку.

– Он у моря.

Абрам Абрамович продолжал еле слышно:

– Благородно, что вы присылаете Дашины письма. Это спасение для ее матери. Но ведь когда-нибудь они кончатся. Кроме того… Эсфирь хочет поговорить с дочерью по телефону.

– Это уже не удастся.

– Юнкер Елчанинов, вы по-прежнему способны произносить только правду?

– Бывший юнкер.

– Еще одно уточнение? Но для меня вы всегда останетесь юнкером. Я вас очень жалел. И любил…

– За что?! Из-за меня погиб ваш отец. И вы его ни разу не видели. Но очень похожи на него… Даша показала мне фотографию. Глаза… Такие же всепонимающие и скорбные.

– Это еврейский стандарт, – сказал Анекдот. – А не уважать и не любить вас я не мог… И не смел! Получилось бы, что отец отдал жизнь за недостойного человека. Такое случиться не имело права! И мама всегда говорила, что его гибель была поступком, угодным Богу. Смерть отца не смела быть беспричинной.

– Но я ни разу к вам не пришел. Мы бежали в Латвию. А потом, когда ее присоединили…

– Ее захватили, – уточнил на сей раз Абрам Абрамович, тоже не выносивший лжи.

– Когда захватили, вас в Киеве не было. Я пытался связаться, но безуспешно.

– Даша много пишет о вас. И восторженно! – Сестра в дневнике своем Елчанинова воспевала. – Извините, что позволю себе вторгнуться… Всегда вмешиваюсь в чужие дела.

– Чтобы сдвинуть их с мертвой точки? И оживить? Даша рассказывала…

– Да, вторгаюсь… – продолжал извиняться Абрам Абрамович. – Вы, кажется, даже отвергли близкую вам женщину… из-за того, что она не приняла Дашину национальность?

– Не приняла и… – Елчанинов осекся.

– Вы что-то хотели сказать?

Георгий Георгиевич не стал сообщать, что Эмилия Дашу убила.