Сага о Рорке

Рорк, гадая, что все это может значить, пошел за кузнецом. Турн привел его не в город, а за возделанные поля, к берегу Дубенца – туда, где в прежние времена был поселок северян, основанный лет за пять до рождения Рорка. Викинги часто останавливались здесь по пути на юг, в ромейские земли, отдыхали, чинили корабли, торговали с местными. Свар они не затевали, и все было хорошо до поры до времени, пока однажды не завязалась пря[55] меж тогдашним князем антов Ведомиром и варягами – умыкали де северяне местных девок себе на забаву. Правда ли то была, нет ли, но анты пожгли поселок, а варягов перебили и побросали в Дубенец. Месть викингов была скорой и страшной: в землю антов примчался со своей дружиной ярл Улаф Безносый, отец Браги, и учинил такую резню, что мало кто уцелел. Рогволодень викинги разорили дотла, а самого Ведомира по приказу ярла прибили железными костылями к дереву и так продержали до тех пор, пока князь не умер. Устрашенные расправой анты запросили мира. Новый князь Рогволод сам возглавил посольство к ярлу Улафу, повез дары – скору,[56] мед, скот, серебро. Свирепый Улаф дары принял, послов обласкал. Мир был заключен. Вожди словен и викингов лили воду на мечи, и Рогволод на радостях пообещал свою юную дочь Мирославу в жены сыну Улафа Рутгеру. Свадьбу сыграли через два месяца, в день солнцестояния, когда лик Ярила светит над землей долее всего. Свадьба получилась пышная, веселая, хмельная, но счастья молодым не принесла. Могло ли по-иному быть, если Рогволод свою дочь отдал дикой вирой[57] за убийство варягов? На том месте, где стоял сожженный антами поселок, теперь стояли несколько хижин, в которых жили бывшие рабы – чужеземцы, мордва да пруссы, и кузница. Место среди словен почиталось нечистым, и самого Турна люди боялись, считали одержимым, но приходили в ковницу часто – оковать лемех железом, закатать серп, наконечник для рогатины или топор. Сам же Турн в городе бывал редко, жил на отшибе долгие годы. В Норланд возвращаться он не хотел, а для антов своим не стал.

Хижина кузнеца оказалась просторной и чистой. Турн запалил мазницу, и теперь Рорк мог его разглядеть. Кузнец был немолод, но силен и подтянут, да и одет хорошо – рубаха из доброго сукна, овчинный плащ застегнут золотой фибулой,[58] пояс с серебряной бляхой. В углу хижины на подставке Рорк заметил отличный боевой топор с полукруглым лезвием на длинной полированной рукояти.

– Я давно искал тебя, – сказал Турн, приглашая гостя сесть на лавку, покрытую медвежьей шкурой. – Да только волх Световид смертью мне пригрозил за любопытство.

– Я помню тебя. Ты бывал в нашем доме в лесу.

– Помнишь? Ты тогда совсем ребенком был. Верно, приходил я к вам несколько раз. Я хотел на матери твоей жениться, но она не согласилась. Отца твоего очень любила. Родня твоя желала ее убрать подальше, куда-нибудь в чужедальние края.

– Они прогнали меня, хотели убить, – с горечью сказал Рорк.

– Это меня не удивляет. Анты суеверны, да и норманны ничем не лучше. Все люди боятся духов. Знаешь ли ты, зачем конунг Рогволод призвал тебя?

– Нет.

– Это большая тайна. Мыслю я, что Световид, пес хитрый, ее знает, потому и постарался тебя убрать, отродьем демонским ославить.

– Тайна? Я не понимаю тебя.

– Сперва выпей меду, он согреет тебя и прогонит дурные мысли.

Турн разлил мед по ковшикам, один подал Рорку, другой взял сам. Мед у кузнеца был догарный,[59] душистый, и Рорк в самом деле ощутил прилив сил:

– Одному я рад: что боги не оборвали мою жизнь до встречи с тобой, – сказал кузнец, поправляя фитиль в мазнице, чтобы стало светлее. – С твоим отцом я был знаком с юности. Я был рабом у знатного ярла из Нордхейма, вдосталь познал унижения и голод. Но мне повезло – старый кузнец-бритт, такой же раб, как и я, взял меня к себе в ковницу помощником и выучил своему ремеслу. Несколько лет спустя я стал лучшим ковалем по всему побережью. Мой меч, секиры и кольчуги были не хуже мавританских. Своим искусством я заработал себе свободу, стал богатым человеком, построил дом, и твой отец, подружившись со мной, взял меня в свою дружину. Мы были одних лет с Рутгером, и он относился ко мне, как к равному. Прочие же викинги меня не любили, ибо я робичич[60] и еще ирландец в придачу.

Однажды – было это почти двадцать один год назад – в Турнхалле я давал большой пир, на который пригласил много знатных людей. Был на том пиру и ярл Сигурд из Фроды, славный боец, но темный и опасный человек – говорили, что он колдун и спознался с нечистой силой. Он привез с собой старуху – ворожею по имени Сигню. В самый разгар пира кто-то заговорил о предсказаниях, и Сигурд велел старухе погадать нам. Ведьма тут же рассыпала на шкуре человеческие зубы и кусочки костей и начала прорицать. Внезапно она смолкла и показала пальцем на Рутгера, который сидел рядом со мной.

– Радуйся, благородный Рутгер, сын Ульфа! – пролаяла она. – Жизнь твою прервет укус волка, но ты дашь жизнь тому, кто убьет волка. Быть твоему сыну великим конунгом!

Услышав это, Сигурд нахмурился, а Рутгер беззаботно рассмеялся и замахал рукой.