Сага о Тимофееве (Рассказы)

Тимофееву было плохо. Он не мог ни есть, ни пить, ни спать, ни так далее. Больше всего на свете ему хотелось лечь на продавленный диван животом кверху и тихо скончаться. Ему вот уже вторую неделю не писала писем девушка Света, которая воспользовалась мимолетными зимними каникулами, чтобы навестить престарелых родителей. Старики обитали в невообразимо далеком, недоступном никаким средствам связи, подобно обратной стороне Луны, городе Шаламов-Запольский. Однако же молчанию девушки Светы не было ни объяснений, ни оправданий.

Несчастный влюбленный терялся в догадках, его сорвавшееся с цепи воображение рисовало самые жуткие картины. Попытки с головой погрузиться в привычный процесс изобретательства и рационализации потерпели фиаско, ибо вялые пальцы расстроенного народного умельца неспособны были удержать элементарную отвертку. В беспамятстве Тимофеев метался по своей каморке, словно зациклившийся в многолетней неволе зоосадовский волк. В один из раундов своего блуждания он случайно угодил в дверь, и душевные терзания, внезапно упорядочившись в нем, швырнули его на волю — в темноту, в холод, в снегопад.

Что делал Тимофеев посреди ночной метели, никому не ведомо. Не исключено, что он обнимал заледеневший фонарный столб на автобусной остановке, месте встреч и расставаний с утраченной возлюбленной, и рыдал — глухо, по-мужски, сцепив зубы. Возможно также, что в затмении он пытался дозвониться до Светы из ближайшего телефона-автомата. Впрочем, все это лишь домыслы. Так или иначе, домой он вернулся глубоко за полночь и, едва переступив порог, обнаружил у себя гостя.

— Заходите, — сказали ему из темноты. — Располагайтесь, как дома.

Тимофеев нашарил выключатель. Посреди комнаты на табурете сидел упакованный в дубленку кандидат физико-математических наук Подмухин, начальник университетского вычислительного центра, молодой еще человек, густо поросший бородой. Свободную от свалявшегося волоса часть его лица занимали гигантские очки с линзами, сделавшими бы честь любому телескопу. Вокруг табурета собралась лужица талой воды.

— Перейдем на «ты»? — с разбега предложил Подмухин.

Тимофеев зловеще молчал. Ему не хотелось видеть никого, тем более шерстистого кандидата наук. Однако тот не заметил либо проигнорировал лирическое настроение собеседника.

— Я работаю здесь недавно, — продолжал Подмухин. — Но до моих ушей постоянно доносятся отголоски и слухи относительно твоих изобретений. Порой это самые невероятные измышления, противоречащие не только моему теоретическому и практическому опыту, но и здравому смыслу. Впрочем, на это мне плевать… Странно лишь то, что до сих пор мы не попадались на глаза друг другу. У меня такое ощущение, что если даже десятая часть всех мифов, что роятся вокруг твоей личности, соответствует реальности, то мы просто созданы для дружбы и взаимопонимания.

Тимофеев наконец отверз уста:

— Вообще-то я хочу спать…

Это была явная ложь.

— Ерунда, — отрезал Подмухин. — Я тоже хотел спать по ночам, пока в нашем машинном зале не установили Цыпу.

— Цыпу? — изумился Тимофеев.

— Речь идет об экспериментальном вычислительном комплексе «Памир». Это компьютер шестого поколения с диалоговой системой программирования. Он воспринимает человеческую речь. Скажешь ему, бывало: сколько будет дважды два? А он, бывало, отвечает: четыре, дубина ты… Центральный процессор комплекса, сокращенно ЦП, мы между собой называем Цыпой.

— И что же?

— Все внешние устройства пашут, как уголок дедушки Дурова. Тесты проходят без проблем. Тем не менее Цыпа не хочет с нами работать. Формально он работает, иначе ему нельзя, но как-то без огонька… Мыслимое ли дело: простенькие задачки, которые пролетают на старушке ЕС за десять минут, здесь тянутся по часу, а то и по два! Именно поэтому я не могу нормально питаться и спать вот уже вторую неделю.

В тусклом взгляде Тимофеева непроизвольно зажглась искорка сочувственного интереса.

— Цыпу надо заставить работать быстро, — подытожил Подмухин. — В идеале его быстродействие составляет десять триллионов операций в секунду. Наяву же он едва шевелится, как ручной арифмометр «Феликс».

— Я не программист, — заметил Тимофеев, стягивая с себя задубевшее пальто.

— Мне не нужны программисты, — заявил Подмухин. — У меня в штате с десяток суперпрограммистов и без числа девочек-праграммисточек на полпути к декретному отпуску. Все они отлично умеют изводить бумагу под тривиальные программы на традиционных языках типа Кобол, Фортран и тому подобной дребедени. Но с задачей толково разъяснить Цыпе, что он должен делать, простым человеческим языком, они справиться не могут. При виде компьютера у них возникает спазматический порыв чертить структурные блок-схемы. Условный, так сказать, рефлекс… Мне нужны суперпрограммисты нового типа, специалисты по общению с компьютером, который понимает каждое обращенное к нему слово.

— Как собака, — проронил Тимофеев.