Сагайдачный. Крымская неволя

Переволочане под тревожный гул набатного звона тороп­ливо собирались на площади, на которой стояла церковь, — то было место для общественных, «громадських», сходок. Скоро площадь вся была запружена народом, а набат все не умолкал, что делалось с тою целью, чтобы оповестить об опасности и тех земляков, которые в это время нахо­дились не дома, не в Переволочне, а где-нибудь в степи, на поле, на охоте или на рыбных ловлях. Во мраке ночи и набатный звон, и народный гул, и общий тревожный говор, и детский плач, завыванье недоумевающих собак, рев испу­ганной скотины — все это казалось еще страшнее, чем могло бы быть при свете солнца. Где-то голосила и причитала молодица о том, что муж ее поехал «у далеку дорогу» и теперь его поймают татары.

— Панове громадо! — повысил голос один старик, опи­раясь на палку.

— Слышите, татары идут.

— Да, идут проклятые! Видим, что идут, — отозвались некоторые из громады.

— Что ж мы будем делать, панове? — продолжал ста­рик.

— Казаки теперь в море, войска нет у нас, некому нас боронить.

— А мы на что? — возвышали голос некоторые из па­рубков.

— Мы им дадим чосу!

— У нас есть и кони, и сабли, и мушкеты.

— Так-то так, детки, — отвечал старик, — да мало вас, а их целая орда.

— Нет, нам с татарами биться невмочь, — подавали свой голос другие громадяне.

— Нам надо прятаться, и добро прятать, и самим бе­жать.

— А куда убежишь? А господарство? А скотинка?

— А наши хаты, а наш хлеб? Они все попалят.

— Что ж нам делать? Придется, верно, помирать.

Поднялся невообразимый говор. Один говорил одно, дру­гой другое. Женские голоса и плач становились все громче и отчаяннее, безутешнее. Дети, глядя на матерей, плакали еще сильнее.

— Да, может, они не на нас идут, а на тот бок, — отзы­вались некоторые утешители.

Но это утешение казалось слишком слабым.

— И на тот бок пойдут, и на нас придут, — возражали другие.

— Они идут, может, на три дороги, а может, и на четыре.

Тогда в средину протиснулся Харько Макитра. Хотя хмель его еще не совсем покинул, однако, он смотрел трезво и смело.

— А постойте, панове громадо, что я скажу, — возвысил он голос, откашлявшись.

— Говори, пане Харьку, послушаем.

— Вот что, панове, — начал Харько, крякнув словно из пустого бочонка, — нам биться с татарами не рука — мало нас.

— Да мало ж, мало...

— Харько дело говорит...

— А все ж таки, панове, нам прятаться не след, — продол­жал оратор.

— Не след, не след, это правда! — подтверждали грома­дяне.

Харько еще крякнул, посмотрел кругом и опустил голову, как бы что-то очень хитрое и очень сложное соображал своею мудрою головой.

— Так вот что, панове, — продолжал он, — мы им, поган­цам, в очи плюнем.

Он остановился, видимо рассчитывая на пущий эффект своей речи.

— А знаете, панове, чем плюнем? — спросил он неожи­данно.

— А чем же? Не знаем, — отозвались громадяне.

— Пожаром! — отрезал Харько.

— Огнем плюнем в по­ганые очи!

— Как пожаром? Каким огнем?

— Степным... Мы теперь запалим за Ворсклою степь со всех концов, так огонь и пойдет навстречу татарам. Мы такого полымя напустим, что аж небо потрескается, как горшок.

— Так-так! Вот так Харько! Вот так мудрая голова! — раздались оживленные голоса.

Старик, до этого времени молчавший и грустно опирав­шийся на палку, теперь поднял голову. Старые глаза его заискрились.

— Спасибо, сынку, что напомнил мне про молодые ле­та мои, — сказал он, вскидывая на Харька радостными гла­зами, — а я было, старая собака, и забыл про это... Мы и сами когда-то так отбивали татар от Украины; запа­лим, бывало, степь, да так и выкурим всю татарву.

Площадь оживилась. Решено было утром же привесть в исполнение план Харька Макитры, который стал всеоб­щим героем.

Едва лишь начало светать, как уже вся Переволочна от мала до велика высыпала за Ворсклу. И старые и моло­дые, женщины и дети, здоровые и даже недужные — все это тащило по охапке соломы, сена, пакли, труту и всякого горючего материала. В голове шествия гордо высту­пал Харько с подбитым глазом — это его уже успела угостить рогачом свирепая женушка за ночные похождения.

Отойдя на значительное расстояние от Ворсклы, переволочане растянулись ниткою поперек степи на несколько верст, чтоб на всем этом протяжении разом, по сигналу с переволочанской колокольни, зажечь степь.

Принесенные охапки сена и соломы были положены на траву по всей линии. Началось вырубанье огня. То там, то здесь чикнет огниво об кремень — чиканье пошло по всей степи. Задымились кусты трута в сотнях рук. С переволочанской колокольни донесся один удар колокола, потом другой, третий.

— Скидайте шапки, панове! Молитесь богу! — скомандо­вал Харько.

Все сняли шапки и перекрестились. Крестились и бабы, и дети.

— Зажигай разом! Вот так! Господи, благослови!