Сагайдачный. Крымская неволя

И кончик пальца свалился с балясины, стукнулся о борт и упал в море. Закапала в море и кровь казацкая.

Все перекрестились. Перекрестился и Олексий Попович и окровавил свое бледное лицо.

Буря между тем совсем улеглась. Глянул на это улегшееся море и Олексий Попович — и лицо его совсем просветлело.  

— А прочитай нам святого письма, Олексий, — загово­рили некоторые, совсем повеселевшие, — а мы послушаем да помолимся, поблагодарим бога за спасение.

Попович достал свою толстую книжицу, которая была совсем мокра, развернул мокрые страницы, поискал чего-то и остановился.

— Разве вот это, — сказал он, — послание апостола Павла к Тимофею — о почитании старших.

— Да Тимофея ж, Тимофея! — отозвались некоторые.

Чтец откашлялся, перекрестился и начал все еще дро­жащим голосом:

— «Чадо Тимофие! Старцу не твори пакости, но утешай яко же отца, юноши — яко же братию, старицы — яко же матери...»

— А вот и солнышко! Солнышко! — радостно закричал дурный Хома и прервал чтение.

XIII

Несколько дней уже находились казацкие чайки в откры­том море. После бури погода установилась прекрасная, ти­хая, и казаки успели обогнуть весь западный берег Кры­ма, держась в таком от него расстоянии, что земля изда­ли представлялась восходящим над морем продолговатым облачком, — и теперь очутились против южного берега. За все это время они нигде не встречали в море ни турецких кораблей и галер, ни крымских судов, а если и замечали по­дозрительный предмет, то, исследовав своими дальнозорки­ми глазами, по какому направлению двигался этот предмет, они брали в сторону и исчезали в туманной дали.

Теперь они уже второй день, держась на таком расстоя­нии, чтоб их не заметили с берега, с изумлением, смешан­ным с суеверным страхом, созерцали величественные красо­ты южного берега, этого сказочного царства, про которое столько таинственного, страшного и увлекательного они на­слышались от своих же, находившихся с ними старых каза­ков, перебывавших в этом волшебном крае волею и нево­лею — во время морских набегов на Крым или в качестве крымских невольников, полоняников.

Перед ними в туманной дали возвышались вершины и зубцы гигантских скал, иногда как бы грозивших упасть в море или взлетавших на недосягаемую высоту, среди глубоких долин в зелени и в неизобразимом беспорядке набросанных то там, то здесь серых каменных масс. Ка­залось, подземные духи, какие-то могучие дьяволы боро­лись здесь с морем и выворотили из его пучин эти гроз­ные зубья каменных гор, эти гранитные кряжи, уходившие в голубое небо и заслонявшие его своими вершинами от полу­ночных стран для того, чтобы и ветер не дунул с полу­ночи на это сказочное царство, на его волшебную природу, на это очаровательное темно-голубое море.

Бывшие невольники-казаки показывали издали своим товарищам, не бывавшим в этом сказочном царстве, на все эти чудеса природы, от которых невиданная ими чужая бусурманская сторона казалась еще загадочнее, еще страшнее. Эти острые, зубчатые скалы Ай-Тодора, Ай-Петри, Ай-Буруна, Аюдага, эта узкая в скалах прорезь Шайтан-Мердевен, которую бывалые казаки называли «Чортовою драбиною», эта звероподобная гора Бабуган-яйлы, а там громад­ный Чатырдаг — каменный шатер, подпиравший небо, — все это наводило священный страх на детей степей или пре­лестных равнин Украины...

— Так это тот Крым, — шептали они, — так это та земля неверная, бусурманская, разлука христианская, господи!..

— Где ж тут живут татары? Где их города? — спраши­вали иные.

— Вот погодите, увидите: и татар увидите, и Кафу, а мо­жет, и Козлов, а может, и бедных невольников увидите, — отвечал старый Небаба, всего видавший на своем веку.

Наконец они, действительно, увидели издали и Кафу — этот знаменитый памятник владычества генуэзцев в Крыму, этот всемирный невольнический рынок XVI и в особен­ности XVII века, когда на базарных площадях его и на при­станях огромными сворами сидели или бродили невольники всех стран, побрякивая цепями, или же, прикованные к уключинам и скамьям, работали веслами на турецких гале­рах — каторгах, с именем которых и доселе соединяется представление о неволе, о тяжкой работе вдали от родины.

Окутанный дымкою дали, предстал пред изумленными глазами казаков этот страшный город — город неволи, эта юдоль плача и проклятий всего тогдашнего христианского мира. В туманной дали высились над голубым морем его се­рые башни и зубчатые стены, тянулись к небу белые ми­нареты с золотыми на них полумесяцами. Затем — серые горы, покрытые темною зеленью. На пристанях чернелся лес мачт всевозможных кораблей, каторг и галер, судов итальянских, испанских, голландских, которым удавалось пробираться в голубой бассейн Понта Эвксинского...