Сагарис. Путь к трону

Невольно содрогнувшись при виде неожиданной истерики обычно уравновешенной царицы, Стратий постарался побыстрее исчезнуть. Даже его чёрствая практичная душа в этот миг вдруг издала громкий стон, и мрачные мысли застучали в виски, вызывая головную боль.

Вечерело. Безмятежный Пантикапей всё ещё нежился в лучах усталого солнца, но с севера, от Меотиды, медленно и неотвратимо надвигалась сизо-охристая туча. Возбуждённые чайки белыми молниями кроили небо, оглашая окрестности города истошными криками, и только буревестник, забравшись на недосягаемую для них высоту, жадно ловил чуткими перьями первые порывы надвигающегося шторма.

ГЛАВА 4

Царь Боспора спал тяжёлым похмельным сном. В опочивальне стояла духота, насыщенная запахами прокисшего вина, острого мужского пота и дорогих восточных благовоний. На обширном ложе, застеленном богатым атласным покрывалом, валялась скомканная одежда и предметы женского туалета. Сам властелин Боспора лежал на полу, на толстом ковре, в объятиях юной обнажённой гетеры. Дверь в опочивальню подпирал объёмистый сундук — царь ещё с вечера выгнал пинками слуг и приказал телохранителям-фракийцам, лучшим воинам царской спиры, не впускать к нему никого, даже царицу Камасарию Филотекну. Но, как знал Перисад, бабка была очень уж настырной, поэтому, для подстраховки, он и подпёр дверь тяжеленным сундуком.

— А-а-а... — толстая зелёная муха, обстоятельно исследовавшая все волоски на небритом лице царя, наконец разбудила его. — У, подлая... — вяло махнул он рукой, прогоняя назойливое насекомое. — А-а-а... — опять простонал Перисад, ощупывая голову, — в этот миг она казалась ему пустотелой наковальней, по которой лупил безжалостный Гефест своим огромным молотом.

Царь встал и, пошатываясь, направился к окну, где стоял столик с яствами и вином. Он попытался налить вино в чашу киафом, но золотистая жидкость больше кропила стол, нежели попадала куда следует. Тогда Перисад, измученный нестерпимой жаждой, швырнул узорчатый ковшик на пол и, схватив кратер обеими руками, прильнул к нему, как телёнок к коровьему вымени. Вместительный кратер показал дно с завидной скоростью, и удовлетворённый царь с облегчением почувствовал, как к нему постепенно возвращается способность здраво мыслить и действовать. Боль в голове утихла, но приободрившийся царь поспешил вылить на своё разгорячённое тело воду из гидрии, стоявшей в углу, рядом с ночным горшком.

Журчание льющейся воды разбудило гетеру. Потянувшись в сонной истоме, она призывно посмотрела на Перисада, приняв соблазнительную позу. Царь недовольно поморщился — ночь для него выдалась не из лёгких (гетера, несмотря на юный возраст, знала толк в любви) — но неожиданное желание, подстёгнутое хмельной волной, бегущей в жилах, напрочь разрушило благоразумное намерение повелителя Боспора приступить как можно скорее к делам государственным, и он, рыча, как дикий зверь, набросился на гетеру, ответившую ему сладострастным стоном. Какое-то время в опочивальне царил бедлам: царь ревел, словно бык, гетера кричала, будто её резали, на пол с грохотом падали золочёные дифры, попадающиеся на пути барахтающихся любовников... Полусонная стража по другую сторону двери опочивальни навострила уши и, посмеиваясь, начала приводить в порядок амуницию — царь проснулся, нужно быть готовым к сиятельному выходу.

Удовлетворённая гетера снова улеглась вздремнуть, теперь уже на постель, но царь с раздражением наградил её увесистым шлепком. Обиженная девушка, капризно надув губы, стала разыскивать своё платье. Одевшись и с трудом отодвинув сундук, показавшийся ему гораздо тяжелее, нежели ночью, Перисад позвал постельничего, маявшегося от безделья со вчерашнего вечера, когда господин наградил его оплеухой и вышвырнул вместе с пуховой подушкой за дверь.

— Проведи, чтобы поменьше видели... — приказал ему царь, показывая на гетеру. — Накинь на неё плащ, наконец. И смотри, если попадётесь царице... Да хоть через окно, болван! Пошёл вон!

— Э-э... — напомнила о себе гетера, выразительно протягивая к нему раскрытую ладонь.

— У-у... — застонал в бешенстве царь, но покорно поплёлся к своей одежде, брошенной впопыхах как попало, где должен был находиться и кошель с деньгами.

К сожалению, его надежды были тщетны: кошель и впрямь оказался на месте, но сплющенные бока замшевого мешочка, расшитого бисером и полудрагоценными камнями, указывали на то, что монеты в нём и не ночевали.

— Поди сюда, — позвал он постельничего. — Дай, — засунув руку ему за пазуху, царь достал кошелёк своего знатного слуги и высыпал на ладонь гетеры всё его содержимое: золотую драхму и немного серебра. — Ты была просто великолепна, милочка... — с царственной снисходительностью погладил её щёку и поторопился уйти, встреченный громким приветственным кличем сателлитов.

— А, чтоб тебя... — в гневе воскликнула девушка, считающая, что её любовь стоит гораздо дороже. — Пошли, ваше степенство, — с иронией напомнила она приказ царя постельничему, смотревшего на свои деньги, как на свежую могилу матери.