Сагарис. Путь к трону

— Куда ты клонишь, Амфитион? — резко спросил Гаттион; будучи не меньшим хитрецом и притворщиком, нежели евнух, спирарх встревожился — среди собравшихся заговорщиков этот холощёный пройдоха находился ближе всех к подножью царского трона, а потому его необычные речи могли означать и некие новые веяния, угрожающие их замыслам.

— А клоню я к тому, что не стоит торопиться, — прямо ответил евнух. — Есть много иных, более надёжных и внешне благопристойных способов помочь Боспорскому царству обрести утраченную силу и величие.

— Мы об этом думали и не раз, — Стратий саркастически ухмыльнулся. — Да толку... Получается, что опять начинаем толочь воду в ступе.

— Да, не возражаю, но времена меняются. Появились новые обстоятельства, позволяющие нам и приличия соблюсти и немалую выгоду заиметь, — евнух свысока посмотрел на поражённых его словами приятелей.

— Ты имеешь в виду римского посланника? — нахмурился Хрисалиск, недолюбливающий квиритов.

— Нет, — отрезал Амфитион. — Рим — это, конечно, сила и мощь, но он далеко, и что ему до нашей, забытой богами, Таврики, погрязшей в нищете и варварстве. Даже если и сможем договориться с Сенатом, проку от этой сделки будет мало. Эти жадные и вечно голодные выкормыши капитолийской* волчицы готовы оттяпать по самый локоть и руку дающего.

— Говори, наконец, что надумал, не томи, — с мольбой в голосе сказал Исиад; глаза агоранома готовы были выскочить из орбит от испуга — ему казалось, что все присутствующие на пиру смотрят в их сторону и прислушиваются к разговору.

Однако его страхи были совершенно беспочвенны. Пирующие уже дошли до такого состояния, когда и слова соседа воспринимались с трудом, а уж тем более никому не было дела до наших чопорных — за исключением, пожалуй, Панталеона, известного выпивохи и сквернослова, — радетелей за общее благо. Раскатистый смех изрядно поднагрузившихся на дармовщину придворных, визг и болтовня гетер, рычанье комнатных собачек, грызущихся из-за объедков, чересчур громкая игра музыкантов, под шумок успевших неоднократно попробовать дорогие и хмельные царские вина, — вся эта вакханалия звуков отделяла заговорщиков от других сотрапезников невидимым пологом надёжней самого толстого войлока.

— В Понте восстание, — на этот раз Амфитион говорил совсем тихо, но с нажимом.

— Вот это новость! — Панталеон от неожиданности поперхнулся вином и закашлялся.

— Нечто подобное я слышу уже на протяжении двух-трёх последних лет, — холодно прокомментировал евнуха недоверчивый Гаттион. — Кое-кому не терпится, судя по всему, выдать желаемое за действительное. Но нам от этого ни холодно ни жарко.

— Погоди, — перебил его Стратий, пронзительно глядя на снисходительно ухмыляющегося евнуха. — Это только слухи, или...? — спросил он Амфитиона.

— Или, — отрезал тот с раздражением. — Я не рыночный меняла, чтобы от безделья выдумывать разные небылицы. Конечно, сие известие предназначалось не для моих ушей, но, как вы знаете, для меня во дворце не существует тайн. В понтийских провинциях идёт настоящая резня: изгоняют стратегов Лаодики, топят в реках стражников, жгут на кострах сборщиков налогов, распинают на столбах римлян. Смута докатилась уже и до Синопы, но там сильный гарнизон и царские хилии, а потому бунтовщики на приступ идти не решаются. Все ждут подкрепления — наёмников с Крита. И того, кто должен их возглавить, — царевича Митридата.

— Митридата? — удивился Панталеон. — Насколько мне известно, его уже нет в живых.

— Ложь, — глаза евнуха сверкали от с трудом сдерживаемого возбуждения, как уголья. — Хитроумная уловка, придуманная им самим.

— И где же тогда этот быстроногий и неуловимый понтийский Улисс? — насмешливо поинтересовался наместник Хрисалиск. — Где этот лев, которого никак не могут найти охотники?

— Твоя ирония, достойнейший Хрисалиск, по меньшей мере неуместна, — с осуждением посмотрел на него Амфитион. — А что касается Митридата, так он здесь, вы его видели почти каждый день, но не узнали, несмотря на ваши великие умы и проницательность, присущую государственным мужам.

— Что?! — вскричали едва не в один голос Панталеон и Хрисалиск. — Он здесь, в Пантикапее?!

— В своём ли ты уме, Амфитион? — на этот раз спокойствие и выдержка изменили и Гаттиону, воспринявшему слова евнуха, как личное оскорбление — бывший начальник царского следствия мнил себя всеведущим.

— В своём, — зло огрызнулся евнух и тут же мысленно поклялся припомнить спирарху в удобный момент его непочтительность — Амфитион, втайне страдающий из-за своей мужской неполноценности, был злопамятен и мстителен, как порождение Ехидны. — И это лишний раз доказывает, что будущий царь Понта — великий мудрец и притворщик, несмотря на молодые годы. А эти качества, согласитесь, не менее нужны повелителю, нежели умение владеть оружием.

— Где сейчас Митридат и кто он? — Жрец Стратий, сразу поверивший сообщению евнуха, был напряжён, как туго натянутая тетива.