Сайдноутинг

— В третьем сезоне Ньюсрум будет шесть серий.

— Жаль. Он ведь последний?

— Да.

Мы не смотрим друг на друга — как минимум, Ирина. Я хочу сказать она, но не могу. Когда дело доходит до Ирины, она только Ирина и никак не она. Рассматриваю ее лицо, с притяжательными местоимениями все замечательно, как видите. Смотрю несколько мгновений, машинально перевожу взгляд и наивно пытаюсь уставиться на что-то интересное: «Плотность нарратива при шизофрении», «Выпадающие мысли в произведениях авторов начала 20-го века», литография желтой субмарины, we all live in a yellow submarine, yellow submarine, yellow submarine.

— Ирин?

— Что?

— Почему ты здесь?

— То есть?

— Было бы классно, если бы оказалось, что я сплю, ты ненастоящая, а вся реальность — претенция на Waking Life Линклэйтера. Названия на корешках дурацкие, они всегда этому способствуют.

— Это просто инсталляция, и не существует слова «претенция».

— Оно должно. «Выпадающие мысли в произведениях авторов начала 20-го века». Жду-не дождусь прочитать. Я уже рассказывал тебе, что влюбился в ту девушку с красными волосами?

Скажи «I got useless crushes on fabulous redheads», пожалуйста, Ирин — но ты не знаешь эту песню.

— Хорошо, что я блондинка.

— Цвет волос не способствовал моей влюбленности. Это просто… голос, манера делать паузы, атмосфера. Я бы сказал, феромоны, но не думаю, что они проникают через экран.

— Женя написала.

— Ты уходишь?

— Минут через двадцать.

— Ирин?.. Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

Стоп. Нет, давайте остановимся. Не как друга, я люблю тебя — Паузы, паузы, паузы. Момент был неподходящий. Отыщите мое невообразимо исполинское беспокойство. Буквально только что меня переполняли чувства, я признаюсь Ирине, и Ирина отбрасывается от них шаблонным ответом совершенного неподразумеваемого контекста. Будто я хотел признаваться вот сейчас вот — если бы не честно обозначенный по отношению к ситуации гормональный сбой.

Ирина все так же лежит на диване. Ничего не произошло. Ну конечно. Я же знаю, что она сомневается на 15% процентов в том, что я, быть может, имел в виду совершенно иное. Она, я сказал она. Да я не в себе. У меня бегают глаза. Смотреть на потолок. Или на субмарину. Лучше на потолок. Быстрый взгляд на Ирину. Смотрит в телефон — 15% зарядки. Да нет, быть не может. Ирин, я тебя люблю. Я сейчас зарыдаю, боже мой.

***

Нужно подумать о чем-нибудь отвлеченном. Если я когда-нибудь напишу роман и вставлю подобный эпизод, то, черт побери, действие не закончится тишиной и непринятым контекстом. Как-нибудь я смогу обойти все препятствия и выражу ситуацию «правильно». Добавлю дву-умыслия, параллельные плотлайны, все будет идеально.

— Мне пора.

Оборачиваю голову и смотрю на циферблат. Двадцать минут минули. Я не понимаю. Смотрю на собственные часы. 9:20. Не может быть. Она исчезает, сбегает, уплывает на своих серебряных носках. О чем я думал?

— Я позвоню, обговорим празднование.

Поворот ключа.

Предисловие

Павел:

Что он сказал? Мне не хватает слов. Я совсем его не знаю, я не смог уместить его личность в час общения. Я запомнил отстраненные детали, складки на рубашке, дикцию, но я не могу воспроизвести их здесь и сейчас. Его голос преображается каждый раз, когда я пытаюсь его вспомнить — не намного, но мутирует. Предложение, которое он произнес, я запомнил его почти точно — я читаю его, оно рождает его, каждый раз, но это он лишь в тот момент. Как огонь спички, который погаснет через пару мгновений.

Десять людей, десять людей в моей голове могут жить своей жизнью, но Павла я знаю слишком плохо. Я узнаю его по осанке, по тому, как сидит на нем красный худи, когда я второй и последний раз узнаю его голос в троллейбусе в продолжении своих визитов в РПБ, по порядку слов в случайном интернет-диалоге, но воспроизвести его я не в состоянии. Мне придется взять на себя обязанность передать его таким, каким он был. Это гораздо сложнее, чем сложить личность в художественном произведении по обрывкам. Всегда обрывки. Всегда объекта идолизации. Мы не замечаем того, к чему не испытываем чувства. Мы сравниваем их с теми, кто нам дорог больше всего. И если это он, это он! Он вырвался из тьмы, выпрыгнул на поверхность, он стоит рядом, но не замечает.

Он обрывок. В этой истории он просто прохожий. Не больше, чем кот. Раздавленный кот — и вот все растет вокруг из точки — мертвый кот лежит на шоссе. Центральная улица, недалеко от двух перекрестков. Строит себя холодное майское утро. И вот я появляюсь на сцене, как фигура, я поднимаюсь по ступеням в один из пресловутых Перекрестков — универмаг, чтобы купить Лене сигарет и всего остального, но на ступенях стоит Павел. Который пока всего лишь случайный прохожий. Парень в рубашке с животом тридцатилетнего, бешеной улыбкой и такими же глазами, который стреляет у меня сигарету.

— Что слушаешь?