сайгонский блюз

по волнам забытья,

но вынырнул как будто —

сегодня повезло.

О будущем забудьте —

мечтайте о былом.

5

Свинцовую метель

омыл кровавый ливень,

свистели пули вслед,

но в темноту ушёл десант,

а чьих ещё смертей

запросит справедливость —

решают на земле,

а вовсе не на небесах!

Но глохнет бой ночной,

развеян трупный запах,

вернулся я с войны

на деревянных костылях,

только война за мной

идёт на рысьих лапах —

всё чаще снятся сны

в которых хочется стрелять!

Но снова

сквозь Санта-Камрадо,

бесшумно снимая посты,

ночного

десанта

команда

пройдёт, как сквозь лёгкие штык!

и жёстким кинжальным ударом,

внезапным, как выстрел в упор,

слепую бездумную кару

обрушит на Порт-дель-Амор!

Нас предала страна,

забыты все обеты,

есть рана и медаль,

но нет работы и семьи.

Проклятая война!

Бездарная победа!

Так сколько лет мне ждать

что зарастут следы твои!

Вчерашних школяров —

в воронку мясорубки,

на дальних островах

за справедливость воевать!

Я помню только кровь,

к одной работе руки

привыкли — убивать,

зато надёжно убивать!

Но снова

сквозь Санта-Камрадо,

бесшумно снимая посты,

ночного

десанта

команда

пройдёт, как сквозь лёгкие штык!

и вороны Санта-Либертад

к рассвету распнут на звезде

конвейером —

веером смерти

в обоймах свинцовых гвоздей!

Напев

В смутах за крамолою

красен пир расплатою,

по удалым молодцам

плачут дыба с плахою,

но ветра весёлые

отыщи-ка во поле!

скакуны осёдланы,

петельки полопались!

С посвистом да с руганью

прочь от града стольного

на простор, где стругами

пенят волны вольные!

где судьба размечена

не годами быстрыми —

песнею да вечностью

с вечера до выстрела!

Буйная головушка —

смерть вокруг да около!

коль запел соловушкой,

так ударь же соколом!

да по княжьим воронам,

да по хану-аспиду,

по варягам-ворогам,

по востоку-западу!

Что же ты, нелёгкая,

всё лютуешь-маешься?

выноси, залётные,

коль судьба пряма ещё!

обручимся с верою

в нашу волю вольную,

чтоб подняться к северу

Доном или Волгою!

Годами-невзгодами

замело дороженьки

где лихие головы

у заставы сложены,

где ветра весёлые

спят без покаяния…

Отчего ж так солоны

росы россиянные?

Пожар

Пожар в моём доме!

гранатовым соком

две алых ладони

рванулись из окон,

и вдарил по стенкам,

сбивая обои,

обрез неврастеника

с полной обоймой.

Гарь выбросит в небо

нахлынувшим ветром,

горит моя мебель,

велюры-вельветы,

а в комнате крайней

огонь, сатанея,

стирает собранье

моих сочинений.

Я запер их в ящик —

речь корчится в спазмах!

Будь проклят, хрипящий

пирариум плазмы!

Созвездие тем

перечёркнуто зверски,

и в пепле поэм

догорают повестки.

Бредовая небыль —

ночные пожары!

Цела моя мебель,

костюмы-пижамы,

нет дымного облака

пепельной хмари —

изъяты при обыске

только бумаги.

Пожар в нашем доме!

к нам время жестоко,

свет алых ладоней

пробился из окон,

но против стихий

есть немало приёмов.

Дарите стихи!

И не бойтесь погромов.

Этап

Брошу карты на пол —

больше нечем козырять!

завтра по этапу

повезут нас в лагеря,

вспомни о заветном

и не надо лишних слов,

что грустить об этом —

это всё давно прошло.

Впереди во мраке

карцер, драки,

стукачи,

длинные бараки

в долгой северной ночи,

стужа Нарьян-Мара,

беспробудная метель,

затяжным кошмаром

жизнь на вечной мерзлоте.

Пять шагов до воли,

да засовы на дверях!

Прокурор доволен —

нам сосватал лагеря,

завтра на рассвете

улыбнись судьбе назло,

что грустить об этом —

это всё давно прошло.

Трубы ты оставил —

будут воды и огонь,

длинные составы,

бесконечный перегон,

затхлые кюветы

и дорожная тоска

как преддверье в эти

вековечные срока.

Наконец свободен —

больше нечего терять!

Завтра мы с тобою

уезжаем в лагеря,

словно листья с веток

мы летим к своей судьбе,

что жалеть об этом —

всё твоё навек в тебе.

Полковая песня

Синий доломан,

серебристый крест,

не своди с ума

ты чужих невест,

Бурцев ждёт на пир —

торопись, гусар!

не обсохнет спирт

на густых усах.

Ментик на плече,

шитый золотом,

оспою свечей

ночь исколота,

всклочена ворон

злыми воплями,

утро эскадрон

встретит во поле.

Пена на боках,

хрип затравленный,

нервы седока

в шпоры вплавлены,

лихо отблистал

день без роздыха,

вспыхнет сабли сталь

в мутном воздухе.

Густо солона

к брюху чалого

кровь по стременам

струйкой алою,

медленно в седле

всадник клонится,

припадёт к земле —

успокоится.

В зелени ольхи

и смородины

развяжи грехи

ему, Родина.

Скорых похорон

скорбь короткая,

хищный хрип ворон,

мгла сиротская.

Враг со всех сторон,

скачка начата,

завтра эскадрон

срубят начисто,

вдоль дорог в пыли

мусор да зола,

пушки бьют вдали,

бьют колокола.

Реквием

Зима. Безмолвные снега.

Ночные холода.

Сомкнуло льдами берега

в замёрзших городах.

Ночь стынет в ледяных тисках,

болезненно долга,

как циферблатная тоска

в бессмысленных кругах.

Мы тонем в вязких смолах тьмы

с огарками стихов,

под крики третьих, и седьмых,

и сотых петухов,

а время замкнуто стальной

ловушкою кольца,

и кружит ночь, слепая ночь,

без цели и конца.

Но прорываются в рассвет

стихи сквозь мутный снег,

хоть запропал поэт навек

на полпути к весне,

от стыни ледяных оков,

от мёрзлых февралей,

от миллионных петухов —

до первых журавлей.

Художник

Если гаснут краски, пав на мольберт,

как зола в потухшем костре,

я тебя научу, как чувствовать свет —

просто веки бритвою срежь.

Ремесло и школа — это брехня,

так проста таланта цена —

воспалённым глазом к исходу дня