Сакалиба (славяне) в исламском мире в раннее средневековье

Рецензия

Писать о монографии Д. Е. Мишина непросто — столь большое количество тем в ней затронуто и столь богат и разнообразен фактический материал, заключенный в работе. Разумеется, в рецензии все аспекты многоплановой проблематики книги в полном объеме охватить невозможно. Для нас, однако, бесспорно следующее — помимо своей научной самоценности, данная монография для исследователей-неориенталистов, в первую очередь славистов, надолго станет существеннейшим подспорьем, а отчасти и источником, при использовании в их трудах сведений средневековых восточных авторов, в которых упоминаются сакалиба. 

Работа Д. Е. Мишина представляет собой едва ли не исчерпывающий свод содержащихся в исламской литературе данных относительно сакалиба в раннем средневековье на основной территории их обитания и, таким образом, важна для изучающих историю и культуру славян и Центральной, и Юго-Восточной, и Восточной Европы, а также их соседей. 

Кроме того, в ней собран и проанализирован огромный объем информации о сакалиба в мусульманской Испании (Андалусия), в Северной Африке (страны Магриба и Египет), в мусульманских землях Азии (Машрик). Для большинства славяноведов, думаем, этот аспект раннего славянского рассеяния является terraincognita и во многом просто неожидан. Конечно, то, что невольниками — выходцами из Славии — торговали как сами славянские верхи и в догосударственный, и в государственный периоды, равно как и воинственные соседи славян, было известно давно. Но вопрос о судьбах славян-рабов, оказавшихся вне европейско-христианского цивилизационного круга, оставался «за скобками» внимания славистов (во многом по вполне объективным причинам). Работа Д. Е. Мишина существенным образом заполняет этот очевидный пробел. При этом в книге речь идет о выходцах из всего ареала Славии, т. е. и этот ее тематический аспект имеет отношение к истории всех ветвей славянства. 

Издание выпущено на должном для научной монографии уровне: оно снабжено списком принятых сокращений источников и литературы; библиографией (644 позиции). 

Единственным, но серьезным недочетом научного аппарата монографии, по нашему мнению, является то, что в книге отсутствуют карты, совершенно необходимые для пространственной ориентации в обильно представленной в ней географической номенклатуре, особенно мусульманского мира. Этот недочет отчасти мог бы быть компенсирован соответствующими пояснениями в тексте относительно месторасположения того или иного упоминаемого селения, города, области, государства и т. п., однако зачастую читатель этого не находит. Вот лишь один, наугад взятый, пример: «По словам Йакута, 1 декабря 913 г. умер Абу-л-Хасан ‘Али Ибн Ахмад ар-Расиди, бывший наместником ряда земель на востоке Халифата (от границы Васита до границы Шахризора, а также Сус и Гундешапур)» (С. 292). Таких «географических шарад» в издании немало. 

Д. Е. Мишин как ориенталист-профессионал не учел в полной мере того, что его монографию будут заинтересованно читать специалисты и иных профилей исторического и иного гуманитарного знания. Да и востоковеды, занимающиеся, скажем, Средней Азией, не обязательно должны детально знать географическую номенклатуру иных рассматриваемых автором мусульманских и немусульманских регионов. Полезно, с нашей точки зрения, было бы также дать отдельный глоссарий для наиболее часто встречающихся в работе специфических восточных социальных, политических и иных терминов. Вместе с тем следует весьма положительно оценить то, что автор в основном тексте книги рядом с годами по принятому в мире ислама календарю хиджры последовательно указывает их даты по григорианскому календарю (календарь хиджры — лунный, и, соответственно, продолжительность года в нем не совпадает с продолжительностью солнечного года). Это значительно облегчает чтение монографии и работу со сведениями мусульманских источников. 

Во Введении Д. Е. Мишин сосредоточивается на вопросе о том, что скрывается за арабским термином сакалиба (мн. ч.). Арабская лексема саклаби (ед. ч.) представляет собой заимствование из греческого σκλάβοζ ‘славянин’, потому уже в XVIII ст. первые исследователи однозначно толковали араб. сакалиба как ‘славяне’. Однако, во-первых, с середины XIX в. и позднее рядом авторитетнейших ориенталистов обосновывалась базирующаяся на некоторых источниках точка зрения, согласно которой под сакалиба мусульманские писатели подразумевали в некоторых случаях вообще всех светлокожих выходцев из северных по отношению к миру ислама регионов, в том числе и неславян. Помимо того, во-вторых, предполагалось, что если слово сакалиба первоначально и означало именно «славяне», то постепенно оно утратило свой этнический характер, став категорией социальной и применяясь в мусульманской Испании к невольникам-евнухам вообще («андалусские сакалиба — практически исключительно евнухи; мы не видим в Испании ни одного неоскопленного слуги-саклаби… и ни одной невольницы-саклабиййу» [C. 227]).