Сакен Сейфуллин

Губернатор Акмолинской области Мосальский выехал было в аулы, чтобы утихомирить казахов. Губернатора нагнал слух о восстании в районе Акмолы и беспорядках в Колутоне. Приехавший в Акмолинск губернатор был похож на разъяренного верблюда. Вызвав к себе всех волостных, старшин, баев и биев Акмолинского уезда, он заявил им:

— Прошу вас спешно выехать по аулам и уговорить мужчин, чтобы в течение одной недели они вышли на тыловые работы согласно указу царя. Если вы этого не добьетесь, не ждите от меня милости. Вы знаете, что такое пулемет. Это оружие, которое сеет пули, как дождь. Мои войска вооружены этими пулеметами и будут косить казахов, как зеленую траву. Если вы через неделю не успокоите народ, то прежде всего я упрячу вас самих! Даю вам пятнадцать минут на совещание — после чего вы должны дать мне решительный ответ.

Растерянные верховоды сели во дворе, подобрав под себя ноги. Сидели, нахохлившись и негромко совещались. Решили просить отсрочку. Через пятнадцать минут, подталкивая друг друга, как испуганные овцы, пошли к губернатору.

Губернатор на отсрочку не согласился.

И «предводители народа», подавленные, унылые, разъехались по аулам.

Теперь все, кого считали годным для военных работ, искали пути к спасению.

К переписчикам относились с открытым недоброжелательством, подозревая их в тайных намерениях.

Сакен вернулся в свой аул. По пути он наблюдал, как волостные, переводчики, старшины средь бела дня грабят народ, без всякого угрызения совести берут взятки. Видел и зверства карательных отрядов.

Вспоминая свое состояние в те смутные дни, Сакен писал в книге «Тернистый путь»:

«Нет сил спокойно смотреть на страдания народа. Слышишь горестные восклицания матерей, стариков и невест, видишь молодых, полных сил джигитов, обреченных на погибель в схватке с царскими войсками, и душа заволакивается черным туманом. Кажется, вот-вот разорвется от горя сердце с тихим печальным звоном, как рвутся до предела натянутые струны домбры. Люди мечутся, не отдавая отчета в своих действиях. Одни, словно повинуясь слепой силе рока, молча, терпеливо приготовились к смерти, другие, более благоразумные, стараются что-то предпринять, но все равно поддались панике и мечутся, не зная, что делать…

Неужели в такое тяжелое время не будет пользы от трехлетней учебы в Омске? Я ничего не мог понять в создавшейся обстановке. Не с кем было поделиться своими сомнениями и тревогой за судьбу простых казахов. Что их ждет впереди?

Тяжело оставаться в одиночестве. Как будто заблудился, остался один на краю пропасти».

Газета «Казах» в те дни писала: «Выяснилось, что для работы на фронте из числа казахов будет произведен набор. В прошлом номере нашей газеты мы сообщали, что указ царя должен выполняться беспрекословно. Это поняли, наверное, в народе… Но в ауле много раздетых-разутых кедеев. Однако они должны идти на фронт. Долг каждого — помочь им во всем».

— Вот свиньи! — рассердился Сакен. — Никогда в жизни они не проявляли такую заботу о кедеях, ишь куда гнут!

В последующие дни эта газетка подхалимов всячески уговаривала казахскую бедноту подчиниться царскому указу, взывала к «лучшим сынам народа», призывала их утихомирить тех, кто по темноте своей и неграмотности устраивает беспорядки.

Издатели «Казаха» из кожи лезли, чтобы расписаться в собственной лояльности и в своих верноподданнических чувствах. Они заверяли белого царя, что не все казахи против царского указа, что, например, казахи внутренней орды Астраханской губернии «с большой радостью» отправляются на тыловые работы.

В очередном номере газеты Алихан Букейханов, Ахмет Байтурсынов, Мыржакып Дулатов выступили с обращением. Сокрушаясь ио поводу беспорядков, они всячески поносили восставших во главе с Амангельды Имановым и Алиби Джангельдиным: «В Тургайском уезде до сегодняшнего дня орудуют смутьяны, воры, грабители и мошенники, которые причиняют большое горе народу, большой вред их хозяйству, держат в страхе мирных людей».

— И этим людям верят казахи, считают их своими руководителями, надеются на них. А они ведут народ под пули, нагайки усмирителей. — Сакен метался в бессилии, не зная, что предпринять.

В родном ауле картина та же. Волостной управитель вместе с баем Сейткемелевым сунули взятку начальнику и теперь, как своими рабами, распоряжаются бедными джигитами. В солдаты попали одни лишь бедняки.

Сакен понимал, что в одиночку бороться с этой коррупцией чиновников и баев бесполезно. И все же не выдержал — написал акмолинскому уездному начальнику о бесчинствах и взяточничестве, а в конце предупредил, «что рано или поздно, но справедливость должна восторжествовать, чиновники-звери когда-нибудь ответят за свои издевательства».

Благоразумие заставило Сакена подписаться не своим именем. Иногда Сакену казалось — не лучше ли сказать казахам: «Молодые казахские джигиты, идите в солдаты. Научитесь владеть современным оружием, обучайтесь военному искусству, чтобы потом выступить против царя!» Но кто поймет, подхватит его призыв? Бессилие ду-шило, ни о чем ином Сакен не мог думать.