Сахалин

 Он не то чтобы сумасшедший в общепринятом смысле слова. Он от природы таков: он болен moral insanity. Оставаясь на свободе, он совершал беспрестанно массу преступлений, всегда гнусных, скверных, часто говоривших об удивительной извращенности натуры.

 П-ву лет под сорок.

 Предмет его ненависти - прокурор, который обвинял его в первый раз.

 Он не может хладнокровно вспомнить об этом прокуроре, не может ему простить выражения:

 - Ломброзовский тип.

 А между тем П-в мог бы служить прямо украшением известного атласа Ломброзо.

 Торчащие уши - совершенно без мочек. Удивительно ярко выраженная асимметрия лица. Глаза различной величины и неровно посажены, - один выше, другой ниже. Нос, губы, - все это словно сдвинуто в сторону. Два совершенно различных профиля. Приплюснутый назад низкий лоб. Страшно широкоразвитый затылок.

 Более яркой картины вырождения нельзя себе представить.

 П-в плод кровосмешения. Он произошел от связи родных между собой брата и сестры.

 Отец и мать были горькие пьяницы.

 Первое преступление, за которое он попал на каторгу, - убийство товарища во время ссоры.

 На Сахалине, кроме бесчисленных краж и преступлений на почве половой психопатии, П-в совершил убийство.

 Он влюбился в дочь одного поселенца.

 Но репутация П-ва на Сахалине была страшной и отвратительной.

 - П-в идет! - это было страшно для поселенцев.

 П-в появился в поселке, - надо было ожидать гнусностей.

 Поселенец, отец любимой девушки, конечно, отказал ему.

 Тогда П-в подкараулил старика и убил его из засады.

 От вечных побоев и наказаний, которым подвергался П-в, его спас только приезд на Сахалин психиатра.

 Психиатр увидел в этом странном "неисправимом преступнике" несчастного вырождающегося, нравственно и умственно больного, и взял его туда, где этому "ломброзовскому типу" место, в сумасшедший дом.

 Для Ламброзо П-в, бывший матрос, был бы истинной находкой еще и потому, что он весь татуирован.

 Тут я позволю себе, кстати, указать на ошибку, которую, по моему мнению, делает Ломброзо, говоря о склонности преступников к татуировке. Это скорее склонность моряков.

 Среди моряков, многие из которых бывали на Востоке, где искусство татуировки доведено до совершенства, действительно, есть страсть в татуировке. Я много встречал татуированных преступников на Сахалине, но все это были бывшие моряки. Нет ничего удивительного в ошибке Ломброзо: он наблюдал преступников в итальянских тюрьмах, а среди итальянцев - моряков больше, чем среди какого бы то ни было народа. Если признать страсть к татуировке признаком "преступной натуры", тогда все флоты всех стран состоят почти сплошь из одних только преступных натур! Вернемся, однако, к П-ву.

 Среди всех тех крупных и мелких преступлений и бесчинств, которые совершал П-в, он с особой страстью предавался тому же, чему предается и в сумасшедшем доме. Писал стихи.

 Его муза - мрачная и жестокая.

 И сам П-в занимается поэзией мрачно. Он беспрестанно пишет стихи, а затем рвет их на мельчайшие клочки, чтоб никто потом собрать не мог, или жжет.

 - Почему же?

 - А так!

 - Не нравятся они вам, что ли?

 - Одни не нравятся. Не стильно как-то сказано. Хочется поздоровей, посильнее, покрепче сказать. А другие... Кто их читать-то будет? Смеяться еще будут. Пусть уж не знают, что в них написано.

 Самолюбив П-в страшно, о стихах своих самого "поэтического", то есть высокого мнения.

 И когда я сказал ему, что его стихи могут быть и напечатаны, расцвел и засыпал меня стихами.

 - Здесь не перед кем говорить; что здесь? Каторга! Разве это люди?! - с невероятным презрением говорил П-в. - А там люди с понятием. Поймут мои мысли.

 - Ну, а если при этом напечатают и про все ваши деяния? - спросил его как-то доктор.

 - Пусть, - отвечал П-в, - только бы стихи-то напечатали.

 И этому бессознательному декаденту-поэту было бы, вероятно, очень приятно, если б он прочел в печати вот это стихотворение, которое он сам признает лучшим:

Убийца

Где ты найдешь, убийца исступленный,

Покой покрова милостивый крыл.

Когда стоишь собой приговоренный,

Что ты убил.

Повсюду тень убитого тобою,

Кого лишил ты жизни, дара сил,

Бредет в крови медлительной стопою,

Вопит: "убил!"

Зачем ты в храме ищешь утешенья,

Тогда как он, который жил,

Рукой твоей он потерпел крушенье, -

И ты убил.

Пускай весь мир, прощая и с приветом,

Из жалости тебя, убийца, осенит.

Тебя разит, как пуля рикошетом:

"Тобой убит".

О, сын греха! Ты! Трус, в крови залитой.

Да где же совесть? Не было, иль спит?

Беги... Куда? Всяк путь, тебе закрытый,

"Убил!" кричит.

III.

 "Paklin", - так, непременно "по-французски" подписывал стихи своим бродяжеским именем ссыльно-каторжный Паклин.

 "Paklin" любит немножко порисоваться и самолюбив страшно.

 - Я из-за своего самолюбия-то сколько вытерпел! - говорит и имеет право сказать он.

 Паклин был прислан в Корсаковск тогда, когда там был начальник тюрьмы, не признававший непоротых арестантов.

 - Я ночей не спал, дрожал при мысли одной: а вдруг меня выпорет! - говорит Паклин. - Случись это, - не сдобровать бы ни мне ни ему. По этой коже плеть не ходила, и, может, походит только один раз.