Сахалин

 - Так слушайте же! - с отчаянием произносит Василий Иванович. - Перед вами - тяжкий преступник, отцеубийца! Бегите от меня: я - каторжник, я - кандальник! Я... я... убил родного отца!

 - Ах! - вскрикивает Варенька и, под хохот публики, падает в обморок.

 - Я убил и ее! - ломая руки, говорит беглый каторжник.

 - Нет, я жива! - очнувшись, отвечает она. - Прошу вас, не уходите, подождите здесь одну минуту!

 Вы, конечно, догадываетесь о конце.

 - Моя дочь сказала мне все! Она любит вас и согласна быть вашей женой! - говорит вошедший отец. - Василий Иванович, прошу вас быть ее мужем!

 - И для несчастного суждена новая жизнь! - этими словами Василия Ивановича под аплодисменты публики заканчивается пьеса.

 Эта излюбленная пьеса каторги, ее детище, ее греза.

 Пьеса, в которой сказались все мечты, все надежды, которыми живет каторга.

 В ней все нравится каторге.

 И удачное бегство, и то, что беглый каторжник находит себе счастье, и то, что "порядочные люди" говорят с ним вежливо - "на вы", как с человеком, и то, что есть на свете люди, которых не отталкивает от падшего даже совершенное им тягчайшее преступление.

 Люди, которые видят в преступлении - несчастье, в преступнике - человека.

 После этой пьесы, где нет ничего бутафорского, где все настоящее: каторжные, кандалы, халаты, - мы, конечно, не станем смотреть "разбивания камня на груди" и прочих прелестей программы.

 Пройдем за кулисы.

"Каторжные артисты"

 Огарок, прилепленный к скамье, освещает самую оригинальную "уборную" в мире.

 Торопясь к перекличке, артисты переодеваются в арестантские халаты.

 Те, которые играли кандальников в "Беглом каторжнике", покуривают цигарку, переходящую из рук в руки, и ожидают платы от антрепренера.

 Им переодеваться нечего: их "костюмы", их кандалы - не снимаются.

 Кулисы всюду и везде - те же кулисы. То же артистическое самолюбие.

 - Благодарю вас! - крепко жмет мою руку Сокольский, когда я расхваливаю его чтение "Записок сумасшедшего", - вы меня обрадовали. Все-таки, хоть и такой театр, но все же это что-то человеческое... А я, признаться, сильно трусил: играть перед литератором, перед понимающим человеком... Так ничего себе?

 - Да уверяю вас, что очень хорошо! Вы никогда не были актером, Сокольский?

 - Актером - нет. Но любительствовал много. В Секретаревке, в Немчиновке (любительские театры в Москве). Ведь я из Москвы. Вы тоже москвич? Ах, Москва! Малый театр! Ермолова, Марья Николаевна! Бывало, лупишь из "Скворцов" (студенческие номера) в Малый театр на верхотурье. А помните, Парадиз привозил Барная, Поссарта. Я и теперь его в Ричарде словно перед глазами вижу. Монолог этот после встречи с Елизаветой... "На тень свою мне надо наглядеться!"

 - Сокольский, черт! На перекличку иди! Опять завтра в кандальную посадят! - высунулась из-за занавески физиономия антрепренера.

 - Сейчас... сейчас... Вы меня извините. К перекличке надо. Вот если бы вы позволили... Да уж не знаю... Нет, нет, вы меня извините!..

 - Что? Зайти ко мне?..

 - Д-да...

 - Сокольский, как вам не стыдно?

 - Ну, хорошо, хорошо. Благодарю вас. Так завтра, если позволите...

 - Да иди же, дьявол, опять будешь в кандальной - из-за тебя представление отменят!

 - Иду... иду... Значит, до завтра!

 Сокольский побежал на перекличку в тюрьму.

 - А вы отлично поете куплеты! - обращаюсь я к Федорову.

 Федоров сияет.

 - При театре, знаете, понаторел... А вы к нам из Одессы изволили, говорят, приехать. Кто теперь там играет?

 - Труппа Соловцова^[17].

 - Николая Николаевича? Ну, как он?

 - А вы и его знаете?

 - Его-то? Еще с Корша помню. У Корша я парикмахером был. Да кого я не знаю! Марью Михайловну (Глебову) сколько раз завивал. Рощин-Инсаров - хороший артист. Я ведь его еще когда помню. Отлично Неклюжева играет. Киселевский, Иван Платоныч - строгий господин: парик не так завьешь, - беда!

 Федоров смеется при одном воспоминании, - и у него вырывается глубокий вздох.

 - Хоть бы одним глазком посмотреть на господина Киселевского в "Старом барине!" Эх!

 - Абрашкин, чего на перекличку не идешь?

 Но Абрашкин артист на роли ingenue dramatique, стоит, переминается с ноги на ногу, дожидается тоже комплимента.

 - А, здорово, брат, это ты представляешь? - обращаюсь я к нему.

 Глупая физиономия Абрашкина расплывается в блаженную улыбку.

 - Я, ваше высокоблагородие, на руках еще могу ходить, - место только не дозволяет!

 - Комедиянт, дьявол! - хохочут каторжане.

 Абрашкин со счастливой рожей машет рукой.

 - Так точно!

 А ведь этот добродушный человек резал.

Бродяга Сокольский

 - К вам Сокольский. Говорит, что приказали прийти! - доложила мне рано утром квартирная хозяйка.

 - Где же он?

 - Велела на кухне подождать.

 - Да просите, просите!

 Если бы улыбка не была в этом случае преступлением, - трудно было бы удержаться от улыбки при взгляде на "штатский костюм", в который облачился для визита ко мне Сокольский.

 Рыжий, весь рваный пиджак, дырявые штиблеты, необыкновенно узкие и короткие штаны, обтягивавшие его ноги как трико, - совсем костюм Аркашки.

 - А я к вам в штатском, чтоб не смущать вас арестантским халатом, - сказал он.