Сахар…

– Забавно. Оказывается, я не всё тебе рассказал. – Павел вскинул одну бровь, еле сдерживая улыбку. Казалось, его терпению вот-вот придёт конец, и он признается, что знает о её лжи, ведь нельзя же столько раз увиливать от ответа, что-то умалчивать и вообще нести полную ерунду, не имея при этом секретов. – Ладно, слушай. Это и вправду интересная история…

Коленки Агаты, которые недавно свело от напряжения, отпустило, они пошли дальше.

– Однажды мы с отцом, лет семь назад, когда он ещё был жив, стояли в питерской пробке в вечерний час пик, – начал рассказывать Павел, периодически посматривая на Агату и наблюдая за её реакцией. – Мы болтали с ним о какой-то чепухе, типа «кто победит на выборах» или «на какие острова лучше поехать зимой». Пробка оставляла желать лучшего. После получаса, просиженных в машине, которая двигалась со скоростью черепахи, мы увидели, как к машинам по очереди подходит пара подростков лет одиннадцати-двенадцати и они что-то просят у водителей. «Попрошайки», – пренебрежительно сказал отец. Он не потянулся к карманам, как я ожидал, не достал монет. Через пару минут девочка в грязных спортивных штанах и рваной дутой куртке подошла к отцовскому окну. На моё удивление он всё-таки открыл его. Потом грубо спросил: «Чего тебе?». Девочка, видимо привыкшая к таким, как мой отец, отбарабанила речь, в которой попыталась надавить на жалость, клянча пару червонцев на шоколадку. После следующей фразы отца оторопел не только я, но и девочка. Мне хотелось провалиться сквозь землю или задушить его прямо на месте. Я не раз слышал как он хамит людям, оскорбляет, но всё равно продолжал уважать, ведь он столько сделал для семьи… Например, во время Перестройки, когда родителей уволили, и семья едва сводила концы с концами, отец не спился как некоторые, а сумел открыть небольшой заводик. Конечно, пришлось через многое пройти, но он смог сделать всё, чтобы встать на ноги… Так вот, мой отец, сидя в машине, сказал девочке такую фразу: «Дорогая, я тоже хочу шоколадку». Казалось, девочка стояла целую вечность, как вкопанная, пока, наконец, что-то в её голове не сработало, и она не ушла. «Папа, ты же её обидел!» – возмущённо сказал я. После этого отец завёл песню о том, как жесток этот мир, и что таких жалеть нельзя. Он обозвал их так же, как и ты сейчас – «малолетние преступники». Объяснял, что они уже наверняка воруют, нюхают клей в подворотне, а кто-то и того хуже, возможно занимается проституцией или даже убивал. Конечно, я с ним согласился, ведь это правда, мир жесток, и примеров этой жестокости вокруг сколько угодно.

Павел секунду помолчал, а Агата на ходу взяла его ладонь в свою и сплела пальцы, как бы давая понять: «Я с тобой».

– Пробка все не рассеивалась, и мы уже были предельно взведены, – продолжил рассказывать Павел, – как вдруг в боковое стекло со стороны водителя снова постучала та самая девочка. Вот её-то увидеть мы точно не ожидали. Но после того, что она сделала в следующий миг, наш с отцом мир полностью перевернулся…

Павел остановился и взял Агату за плечи, его взгляд был устремлён сквозь неё, на то самое действо, происходившее в прошлом, но она почувствовала тепло от его рук.

– Девочка протянула отцу большую плитку шоколада, – медленно проговорил Павел. – И не какую-нибудь «Белочку», а «Нестле» со словами «это вам», и уже собиралась уйти, как мой опешивший старик схватил её за руку и спросил: «А тебе?» В его глазах застыли слёзы. Я никогда раньше не видел его плачущим, даже в трудные девяностые. Девочка улыбнулась, немного краснея, сказала, что у неё ещё много шоколада. Понятно, что ей было стыдно за попрошайничество. Наверное, она впервые поняла, что это не то, что ей нужно в жизни. Тогда отец достал из бумажника тысячерублёвую купюру, вложил ей в худенькую ладошку и сказал «Купи себе нормальной еды и отправляйся домой. Нечего ходить по дорогам, да ещё и вечером» Девочка стыдливо кивнула, и ушла, оставив шоколадку на коленях папы…

Агата впервые за весь рассказ позволила себе глубоко вздохнуть. Она, было, открыла рот, чтобы прокомментировать ситуацию, но Павел прервал её продолжением истории: