Сахар на обветренных губах (СИ)

Оглушенная, я осталась стоять на месте и смотреть перед собой на черное металлическое полотно.

Внутри что-то безвозвратно умерло. Будто отвалилась какая-то часть меня и превратилась в пепел.

Я повернулась к лестнице, чтобы спуститься вниз, но дверь приоткрылась. Аккуратно выглянула Катя и босыми ногами подбежала ко мне.

— Ты же не уйдёшь? Я не хочу оставаться с мамой и бабушкой. Они только пьют и кричат друг на друга и на меня.

Я очень хотела её забрать с собой прямо сейчас. Но слова Одинцова о том, что за это мне может грозить реальный срок, значительно охлаждали мой пыл. Особенно учитывая тот факт, что мама только что мне наговорила, я не могу пойти на такой риск. Наверняка, она сразу вцепиться за это и побежит в полицию писать заявление о том, что я похитила её дочь. Поэтому пока мне нужно быть умнее и не рисковать так сильно.

— Я сейчас уйду, Кать. Но завтра, часов в одиннадцать, я буду ждать тебя внизу на детской площадке. Приходи. Хорошо? Только маме и бабушке не говори, что я приду.

— Ладно, — едва сдерживая слёзы, ответила сестра, понуро опустив голову.

— Не расстраивайся, ладно? И не воспринимай крики мамы и бабушки всерьёз. Они просто пьяные. Не бьют?

— Нет. Просто кричат. Достали уже, — надула она губки.

— Завтра мы с тобой погуляем. А сегодня просто сиди в комнате, и пусть они друг на друга кричат. Договорились?

— Ладно.

Обняв сестру напоследок, я проследила за тем, как она вошла в квартиру и закрылась изнутри. Спускаясь на улицу к машине Одинцова, я с трудом проглотила все слёзы, что просились наружу.

В глубине души я надеялась хоть раз получить материнскую защиту, понимание и поддержку, но лишь окончательно убедилась в том, что ничего этого могу больше не ждать.

Теперь вопрос о том, чтобы забрать у неё Катю, будет для меня самым принципиальным.

— Как всё прошло? — спросил Одинцов, едва я села в машину.

— Нормально, — ответила я глухо. Пристегнула ремень и отвернулась к боковому стеклу, чтобы избежать зрительного контакта с ним.

Я едва держала себя в руках. Просто молча ждала, когда он увезет меня к себе, где я, закрывшись в темной комнате, смогу полноценно разревется и хорошо всё обдумать.

— Не хочешь рассказать? — аккуратно спросил он, выдержав небольшую паузу.

— Не хочу.

Двигатель автомобиля загудел. Мы выехали со двора и через несколько минут по полупустым городским дорогам припарковались у многоэтажки, в которой была квартиры Одинцова.

Константин Михайлович больше не пытался со мной заговорить. Несколько раз я поймала на себе его задумчивый взгляд. Он смотрел так, будто пытался разгадать мои мысли. И была ему благодарна за то, что он не пытался забраться ко мне в голову вопросами и рассуждениями о том, что правильно, а что нет.

В квартире я, сняв верхнюю одежду и обувь, сразу прошла в комнату и плотно закрыла дверь. Не включая свет, легла на кровать, уткнулась лицом в подушку и расплакалась. Тихо, без театральных всплесков.

Мне просто нужно было выплеснуть всю ту боль, что я принесла в себе в эту квартиру. Мне хотелось хоть как-то избавиться от той грязи, которой меня только что окатила родная мать.

Рвать на себе волосы и искать причину в себе я не стану. Я не виновата. И я это пониманию. В том, что произошло, нет моей вины.

Я согласна с тем, что мой язык — не подарок. Я могу быть резкой, сказать что-то, что не понравится, но это всегда правда. Не знаю, откуда у меня это — от папы, наверное — но я не могу промолчать. Даже понимая, что за сказанное последует наказание, я не могу просто закрыть рот и сделать вид, что меня всё устраивает.

Сегодня я ещё могу позволить себе поплакать, пожалеть себя, подумать о том, какие все плохие. Но уже завтра мне нужно взять себя в руки и снова выйти на эту тропу, к которой сегодня меня подвёл Одинцов и подсказал, в каком направлении я должна идти.

Я никогда ещё не ходила путём правда.

Я столько лет врала и покрывала маму и отчима, внушая многочисленным учителям и комиссиями, что у нас всё хорошо, что теперь, мне кажется, я хочу врать уже на рефлексах и до последнего доказывать, что всё не так плохо, как кажется.

Но ведь всё реально плохо. Очень плохо.

А идти путём правды страшно. Неизвестно, что меня ждёт там — в конце маршрута.

Когда врёшь, точно знаешь, что в итоге люди отстанут, а у тебя будет отсрочка для того, чтобы придумать новую ложь.

А теперь? Что там в конце? К чему приводит правда? Кто-нибудь уже бывал в конце этого маршрута?

После того, как закончились слёзы, я долго лежала в темноте, глядя на потолок и стены. Просто думала. Обо всем и ни о чем сразу.

В квартире было тихо. Под дверью не было полоски света. Стало быть, Константин Михайлович уже в своей комнате и спит.

Телефон, лежащий рядом, пустил короткую вибрацию по поверхности постели. Нащупав его, я нажал кнопки блокировки и увидела на экране сообщение от Вадима:

«Спишь?»

Серьёзно?

Молча поведя бровью, я отложила телефон. Села в постели и несколько минут смотрела на шторы, за которыми скрывалось окно.