Сахара и Сахель

Обрати внимание, где я пишу эти заметки. Можешь порадоваться, я достиг цели путешествия, но давай заново пройдем по дороге из Сиди-Маклуфа, с того места, где мы остановились сегодня утром, и позволь медленно провести тебя до входа в пустыню. Эмоции, которыми отмечено это событие, многое теряют, если их не ожидаешь. Чего-то не будет доставать в описании моего прибытия в эту удивительную страну, если не скажу о крайней усталости, с которой мы тащились.

Я не знаю названия горы, расположенной слева, та, что справа, зовется Джебель-Мила. Она тянется на запад и кажется особенно угрюмой, подставив под высокое солнце свои голые склоны, совершенно лишенные тени. Ее отчетливо видный гребень напоминает пилу с широкими зубьями. Каждый выступ состоит из нагромождения скошенных слоев, на каждом лежит отдельная глыба, тоже завалившаяся набок. Это причудливое «сооружение» повторяется с самой точной симметрией. Интересно, что все горы и скалы, попадавшиеся на нашем пути с утра, имеют одно и то же строение, будто поднятие земной коры одновременно перевернуло все пласты и наклонило их в одну сторону.

Никогда, по-моему, я не видел столь длинной горы; вот уже три часа я ехал вдоль нее, а создавалось впечатление, что топчусь на месте. И хотя ее оконечность, казалось, была где-то рядом, я еще не проделал и четверти пути. Ветер почти стих, солнце сияло вовсю, местность становилась все суше, а воздух из холодного, каким он был утром, — обжигающим. Передо мной простиралась бесконечная долина, переходящая на горизонте в небо, не оставляя места для города, я же знал, что Лагуат построен на скалах, кроме того, долина уходила на запад, и город должен был возникнуть слева, а не передо мной. Всадники поскакали вперед, уже с час, как я потерял их из виду в пылающей дымке горизонта и перестал слышать ружейные выстрелы, возвещающие о приближении к Лагуату. Единственным моим спутником оказался изнуренный жарой слуга, который даже не интересовался, в каком направлении мы движемся.

Я присоединился к небольшому каравану верблюдов, груженных зерном. Караван взял влево и начал подниматься по холмикам желтого песка. Я оставил долину и последовал за ним. Чувствовалось, что Лагуат где-то рядом и осталось сделать лишь несколько шагов, чтобы достичь его. Пески обступили меня со всех сторон; многочисленные, совсем свежие следы то и дело попадались на нашем пути. Блеск воспламененного бесплодного пейзажа придавал еще более необыкновенный вид небу цвета чистого кобальта. Наконец дорога пошла под уклон и прямо перед собой, но еще очень далеко, над равниной, залитой светом, я увидел небольшую гору из белых камней с многочисленными темными точками, придававшими черно-фиолетовый оттенок внешним контурам города с оборонительными башнями; внизу простиралась чаща холодного зеленого цвета, компактная, слегка ощетинившаяся, как колосящееся поле. Слева, почти на одном уровне с городом, возникла фиолетовая гряда камней, появилась вновь справа и закрыла горизонт. Эта крутая гряда четко выделялась на фоне серебристо-матового неба и походила, если не считать цвета, на безбрежное море. От города меня отделяли песчаные просторы и нечто беловато-серого цвета, напоминающее русло реки раза в два шире Сены. Местами на ее берегах виднелись зеленые пятна растительности — возможно, тростника. Впереди человек из нашего эскорта отдыхал верхом, пригнувшись к лошади, ожидая караван, оставшийся далеко позади; его лошадь низко опустила голову и не двигалась.

Вот штрих за штрихом я нарисовал точную картину, представшую перед моим взором. Позже я буду жить воспоминаниями, которые смягчат, возможно, слишком резкие мазки этого полотна. Сегодня я воспроизвожу, ничего не меняя, то, что отпечаталось, как портрет, в моем сознании. Я не был ослеплен, у меня было время укрепить душу, чтобы окинуть одним верным взглядом и запечатлеть всю картину, сохранив ее в памяти навсегда. Я долго разглядывал черноватый город, плоский горизонт, одинокого белого всадника на белом коне в раскаленном безмолвии, безоблачное небо; затем мой взгляд, уставший от света, упал на маленькую коричневую тень, лежащую под ногами лошади, и задержался на ней. Я вспоминаю, что четыре года назад, когда я впервые увидел пустыню, она предстала передо мной в мягком вечернем свете. На сей раз я приехал, как того и желал, в послеполуденный час, когда нет тени.