Сахарный кремль

— Прощай, человек.

Пошла кочерга дальше по дороге. Глядь — навстречу ей сталевар:

— Здравствуй, кочерга.

— Здравствуй, человек.

— Куда путь держишь?

— Ищу себе работу.

— Ступай ко мне.

— А что я делать должна?

— Будешь со мной сталь варить: уголь в домну задвигать, за огнем следить, стальную корку пробивать, жидкую сталь из домны выпускать.

— Нет, это дело не по мне. Мне б чего полегче, почище да поприятней найти.

— Ну, тогда прощай, кочерга.

— Прощай, человек.

Пошла кочерга дальше по дороге. Глядь — навстречу ей майор из Тайного Приказа.

— Здравствуй, кочерга.

— Здравствуй, человек.

— Куда путь держишь?

— Ищу себе работу.

— Ступай ко мне.

— А что я делать должна?

— Будешь вместе со мной врагов народа пытать: пятки им жечь, мудя прижигать, на жопу государственное тавро ставить. Работа чистая, легкая и веселая.

Подумала, подумала кочерга и согласилась. С тех самых пор работает она в Тайном Приказе.

Следователь закрыл дело, убрал изображение, вытянул сигарету из пачки, закурил:

— Вот такая милая «русская народная сказочка». Знакома она вам?

Подследственный отрицательно покачал головой.

— Ну, а что же мы это так покраснели? А, Андрей Андреич? Другие бледнеют, а вы вот покраснели. Как-то это по-детски… Что ж, у каждого своя реакция на ложь. Токмо профессионалы не краснеют и не бледнеют, бо творят дело государственное, великое. А вы — любитель. И творите вы дело вражеское, тайное, пакостное. Разрушительное. И ваша душа, созданная по образу и подобию Божиему, противится сему разрушительному делу, ибо разрушаете вы не токмо государство Российское, но и душу свою заблудшую. Посему и краснеют ланиты ваши.

— Я не писал сего… — пробормотал Смирнов.

— Ты не токмо писал сие, но и распространял округ себя, одесную и ошуюю, яко яд смердящий, злобой лютой брызжущий, — произнес следователь, открывая «несмеяну».

— Я не писал, — поднял плечи Смирнов, глядя в пол. — Сие писал не я.

— Писал, писал. И писал-то на бумаге, по-старинке, не по Клаве Ивановне стучал. Разумно: коли б ты в Сети такое подвесил, тебя бы в один момент к ногтю прибрали, аки гниду беременную. Но ты накарябал сей пасквиль на бумаге. Дабы следы запутать. Но мы, — Севастьянов вынул из «несмеяны» безигольный инъектор, — следопыты опытные. И не такие петли распутывали. Гончий пес что творит, коли зверь хитрит? Вперед, стрелой к норе летит. Вот так, Соколов… то есть Смирнов.

Следователь вставил в инъектор ампулу, подошел к подследственному. Тот явно забеспокоился: худые колени его дрогнули, сжались, кудрявая голова ушла в плечи.

— Я ничего не делал, я ничего не делал… — забормотал Смирнов, сутулясь все сильнее и склоняя голову к своим длинным ногам.

— Делал, делал, — Севастьянов взял левой рукой его за шевелюру. — Меня, Андрей Андреич, вот что интересует: кому ты давал читать свою сказочку?

— Я не писал, — глухо проговорил Смирнов в колени.

— Еще раз повторяю: кому ты давал читать сей пасквиль?

— Никому… не писал я… — задрожал голос подследственного.

Севастьянов вздохнул, глянул в потолок с большим плоским матовым плафоном:

— Послушай, ты же мне через пять минут все равно все скажешь, всех назовешь. Но я даю тебе последний, как говорят в Европе, шанс. Назови. И я тебя отпущу в камеру, а в дело пойдет твое желание помочь следствию. И тебе облегченье и мне. А?

Плечи Смирнова начали мелко вздрагивать.

— Я невиновный… мне подбросили… у меня дома и бумаги нет… книжки токмо… нет бумаги, не держу бумаги…

— Что ж ты за зануда такая? — с обидой в голосе вздохнул Севастьянов.

— Не мучьте меня… я ничего не сделал…

— Да никто не собирается тебя мучить. Ты думаешь, я тебя на дыбу подвешу, начну плетью бычей по яйцам сечь? Ошибаешься, Смирнов. На дыбе у нас токмо опричники пытают. Ну, такое у них правило, что поделаешь. Они в открытую Слово и Дело творят, бо должны на врагов государства страх наводить, посему и зверствуют. А мы, тайноприказные, люди культурные. Мы кнутом по яйцам не стегаем.

— Это не я… мне подбросили… — бормотал Смирнов.

— Скажи еще — подбросили враги, — зевнул следователь.

— Подбросили… подкинули…

— А ты с перепугу другим стал подбрасывать?

— Я ничего не сделал… я ничего не знаю…

— Черт с тобой, дурак.