Сахарный кремль

— Ты и пихаешься.

— Это там поднаперли.

— Отступи, Христа ради, и не пихайся… Так вот, досточтимая Вера Константиновна, суть в том, что я жене своей после этого веру потерял. А потом сам влюбился в одну женщину. Правда, из этого ничего не вышло. Но с женой я не сподобился больше в сношениях быть.

— Вы совершенно отчуждились?

— Да.

— Отчуждение — грех.

— Знаю. Но спали мы после всего порознь.

— А ваш духовник? Он разве не помог вам сохранить семью?

— Батюшка наш добр безмерно. Наложил на жену поклоны, стояние на ядрице… Но суть в том, что сдается мне, он жену мою не больно-то и осуждал. Доброта его отприродна и посему безгранична, бо заквашена, возведена и обустроена на христианском добротолюбии. Он всегда речет: «Нет греха, которого Господь простить не может».

— Истинно так.

— Коли жена свой грех в Оптиной Пустоши замолила, так стало быть — прощена?

— Прощена.

— А я ее простить не смог.

— Это уже ваш грех.

— Мой, мой. Но простить не могу.

— Знаете, Трофим Ильич, мне кажется, вы просто мало секли вашу супругу.

— Я не любитель порки.

— Вам не надобно было вести жену в участок и класть под чужие розги, а посечь ее самому, и как следует. Мой муж никогда не водит меня в участок.

— Он часто вас сечет?

— Раз в неделю. По субботам.

— Часто. Есть за что?

— Ну… знаете… грех всегда найдется. Но между нами говоря — есть за что.

— Ха-ха-ха! Вы зело откровенны!

— Грех-то сладок, как говорится. Я женщина слабая, а нечистый искусен в сетях своих.

— Знамо дело. Не согрешишь — не покаешься.

— Святая правда!

— Но, честно говоря, раз в неделю… сие как-то… больно часто!

— Ничего, я привыкла.

— А тело ваше, простите, тоже привыкло?

— Меня пробить не просто. Да и хорошие снадобья имеются. Мази.

— И вы не держите зла на муженька?

— Что вы! Бьет — значит любит. А потом — он же не дерется, как пьяный, а розгою сечет, как по «Домострою» уложено. Мама моя вон мне обзавидовалась: в ихние времена-то смутные сечь жен не положено было, потому как безбожною Россия была. Мама говорит: «Ежели б меня отец твой покойный сек по субботам, мы бы сейчас жили в трехэтажном доме».

— Нет, я не против порки по сути, но все надобно делать обдуманно…

— Все надобно делать, как уложено, Трофим Ильич. Наше дело бабье — мужу подчиняться. Муж у меня мужчина обстоятельный, неспешный. Домовитый. И сечет так же — без спешки, правильно.

— Мда… озадачили вы меня, Вера Константиновна.

— Чем же? Что муж любимый меня к кату в участок не водит? Это вы меня озадачили. Ой, как быстро подвигаемся-то! Наконец-то! Эдак я и до обеда успею.

— Успеем, с вами везде успеем. Ух, какой гладкий мех… Все-таки живородящие шубы — что-то особенное.

— Нравится? Погладьте ее, ей тоже приятственно.

— Нежная…

— Вы ей тоже понравились.

— Знаете, у меня такое чувство, будто мы с вами старинные друзья.

— Вот как?

— Нет, не смейтесь.

— Я не над вами. Мне просто хорошо.

— Правда, я вас где-то видел. Вы где служите?

— В «Добрыне».

— Вы создатель?

— Нет, преобразователь.

— По умным?

— По ним, родимым.

— Никогда бы не подумал, что такая красавица занимается умницами.

— Вы полагали, что я всего лишь домохозяйка? Нет, я с ухватами возиться не люблю.

— А кто же у вас дома у печи стоит?

— Стоят мама, две бабки да стряпуха. А по выходным и сволочь помогает.

— Хорошо, когда родные живы.

— У вас уже нет?

— Отец в Абхазии погиб, от грузинской пули, еще, когда я мальчиком был. А мама уехала с китайцем.

— И вас бросила?

— Вроде того. Я при бабушке и мальчишествовал и отрочествовал.

— Наверно, бабушка вам потворствовала?

— Не без того. Но и наказать могла. Рука у нее была тяжелая.

— Сирота вы горемычная.

— Я веселый.

— Заметила уже.

— Вера Константиновна, мы уже у цели. Девять человек впереди нас осталось! Вот как с вами быстро все оборачивается!

— Скажите на милость, вы бой кремлевский для дочки покупаете?

— А для кого ж еще? А вы?

— Моим.

— У вас…

— Трое.

— Превосходно! Видать, у вас состоятельный муж. Да и по шубе видать.

— Да, не бедствуем, слава Тебе, Господи. Муженек мой купец.

— Чем торгует?

— Зимою — сиянием, а летом — самокатами.

— Доходное дело.

— Не жалуемся. А вы-то чем хлеб насущный зарабатываете?

— Никогда не угадаете.

— Сдается мне, вы государственный, не деловой.

— Не то и не другое.

— Тогда церковный?

— Тоже нет.

— Откупщик?

— Нет.

— Тягловый?

— Эка, куда хватили…

— Ну, неужели захребетник?

— Плохо думаете обо мне.

— Приписной?

— Вот-те раз! Спасибо!

— Наемник?

— Аз есмь человече мирный.

— Временнообязанный?

— Упаси Бог.

— С вами ум сломаешь… паленый?

— Пока еще нет.

— А кто ж тогда?

— Я знахарь.

— Ой, какая прелесть! Вы привораживаете?

— И это тоже. Но, сдается мне, что вы меня сегодня приворожили, а не я вас. И ваши чары посильнее моих.

— Вы надомный или приходящий?

— Скорее — приходящий.

— И давно уже?

— С детства. У меня и бабушка и мамаша знахарствовали.

— Они вам передали?

— Точно так. Передала бабуля.

— Скажите… ой, опять толкаются… да что ж это… смотрите, он лезет без очереди!

— А ну-ка ты, плешь водяная, куда прешь?

— Толканите его, толканите! Православные, не пускайте этих!

— Мы тутова стояли!

— Тебя тут не стояло, мурло!

— А ну, не замай!

— Я те дам — не замай! Пшел отсюда!