Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее

Но и для лидеров стран Запада поначалу мало что стоила их подпись под Хельсинкским актом. Насколько машина большой политики «ржавая», видно по первичной реакции (по отсутствию адекватной реакции) руководителей стран – участниц соглашения в Хельсинки на аресты членов советских Хельсинкских групп. Одна из основных задач, которую решало правозащитное движение в последующие годы, – побудить обитателей «политических олимпов» сделать нечто, ранее для них невозможное и противоестественное: разглядеть где-то далеко «внизу на земле» отдельного страдающего человека.

Что касается лично Сахарова, то тяжелейшим испытанием для него в эти годы стало заложничество близких.

* * *

1985 год – начало той бурной эпохи последних семи лет существования СССР, которая получила название «перестройка». Эти годы с надеждами перестройки и крушением этих надежд предопределили историю России с 1992 г. по настоящее время. Потому что те глубокие системные причины, которые крушили надежды перестройки, в полной мере присутствуют и сегодня, в 2021 г.

Сахаров жил и действовал в первые пять лет этой бурной семилетки, в 1985–1989 гг. С его именем прямо связаны первые два чуда перестройки: освобождение политзаключенных в 1987–1988 гг. и договор СССР и США о ликвидации ракет средней и малой дальности в декабре 1987 г.

Оба эти исторических чуда были ударом по всемогуществу двух главных правящих элит СССР: партийной номенклатуры и номенклатуры военно-промышленного (военно-политического) комплекса. Сахаров писал, что именно эти две силы в октябре 1964 г. с легкостью сбросили Хрущева, попытавшегося минимальным образом посягнуть на привилегии партаппарата и военные расходы. И Сахаров понимал, насколько непрочно положение Горбачева и его соратников, затеявших перестройку. Он хорошо знал историю России, давшую немало примеров, когда благие реформаторские порывы первых лиц государства каждый раз тонули в трясине тоталитарной бюрократии, не желавшей таких реформ, которые вынудят чиновников подчиняться закону и бояться избирателей. И снова и снова получалось «как всегда» (вспомним незабвенного Виктора Степановича Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда»).

Уникальность Сахарова в том, что он угадывал, чувствовал ключевые моменты, не упускал исторический шанс и действовал, сознавая, что завтра может быть поздно, что трясина затянет – «как всегда».

1989 год – последний год жизни Сахарова. В этом году Андрей Дмитриевич стал публичным политиком. И его целеустремленность, творческая энергия, напор, с которыми он в этот период стремился не упустить исторический шанс, бился за утверждение в нашей стране демократического способа государственного управления, – важный урок для нас всех и, по-моему, во все времена. Об этих его усилиях – последние три главы книги и завершающий пункт эпилога.

Раздел IV. Будни правозащиты, «закручивание гаек» и ссылка, Афганская война и безумство европейской ядерной гонки. 1976–1984

Глава 21. 1976 год

Смерти естественные или неестественные? Ефим Давидович, Петр Кунин, Григорий Подъяпольский, Евгений Брунов, Яковлев, Константин Богатырев, Игорь Алиханов

Ефим Давидович

БА:

В главах 20, 21 части 2 «Воспоминаний» А. Д. Сахаров пишет о близких ему людях либо посетителях, погибших в 1976 г.

Сахаров:

«Последние дни 1975 года и первые два месяца 1976 года мы жили с Люсей в Новогиреево, на той кооперативной квартире, которую Люся построила для Тани и Ремы.

Там я написал краткую автобиографию для Нобелевского сборника. Туда же к нам пришли в гости и по делам мой старый друг по университету Петя Кунин и минский полковник-отказник Ефим Давидович[80]. Встречи эти были последними – вскоре Кунин и Давидович скоропостижно умерли.

Во время своего визита Давидович подробней, чем мы знали раньше, рассказал о себе, о своей жизни.

Все родные Давидовича погибли во время массовых убийств евреев в Минске в 1941–1942 гг. Он в это время находился в армии и, как я уверен, был умелым и смелым командиром. Войну закончил в звании полковника. В начале 70-х годов Давидович, так же, как и некоторые другие минские евреи-офицеры, принял решение эмигрировать в Израиль. Он получил отказ, и одновременно на него (как и на его товарищей, принявших то же решение) посыпались репрессии. Давидович продолжал настаивать и одновременно начал то, что по существу является общественной деятельностью, – боролся за сохранение памяти жертв фашистского геноцида (а официальная линия тут сводится к тому, что чем меньше разговоров о еврейских жертвах, тем лучше), боролся и против проявлений антисемитизма сегодня.