Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее

Фрадкин и Болотовский сделали все точно так, как просил Сахаров. Пустую сумку-термос со спрятанным в ней под газетами конвертом для Биргера завезли прямо с вокзала – отдали открывшей дверь женщине, ничего не поясняя, будучи уверены, что все обговорено заранее. И конверт для В. Л. Гинзбурга ему передали, как только пришли на работу. Виталий Лазаревич, конечно, сразу же отвез письмо АД Президенту АН СССР и передал ему лично в руки – как и просил Сахаров. Никаких последствий это, увы, не имело. Безрезультатно оказалось и письмо, вывезенное на дне сумки: полгода оно вместе с этой злополучной сумкой провалялось в кладовке, в мае 1985 г. отдельные листки этого письма все-таки попали на Запад. Но это было не полно, случилось через год после описываемых в письме страшных событий мая 1984 г. и не привлекло должного внимания. А Сахаров тогда уже, начиная с 16 апреля 1985 г., снова голодал, находился в больнице на принудительном кормлении.

В феврале 1985 г. Д. С. Чернавский привез от Сахарова для В. Л. Гинзбурга запечатанный конверт, в котором, наряду с прежним, было еще одно письмо А. П. Александрову и снова пакет для Биргера. Письмо Александрову Виталий Лазаревич снова ему отвез и отдал лично в руки, а конверт «для Биргера» руководство отдела решило не передавать, полагая, что это может поставить под удар весь Отдел теоретической физики ФИАНа. Евгений Львович Фейнберг отдал мне его под великим секретом в декабре 1985 г. – уже после победы Сахарова, когда Елена Георгиевна Боннэр уже вылетела в США. С помощью цепочки друзей, конечным звеном которой был Наум Натанович Мейман и его жена Инна Мейман, оно все-таки попало в США в январе 1986 г.; Елена Боннэр включила письмо Александрову с описанием мучений Сахарова в больнице в мае 1984 г. в свою книгу «Постскриптум», написанную в Америке после операции на открытом сердце. Книга эта тогда же была издана во многих странах на многих языках – внимание мира к судьбе Сахарова было колоссальное.

Подробнее об эпопее с этими письмами Сахарова см. в статьях В. Л. Гинзбурга, Е. Л. Фейнберга и в моей в книге «Он между нами жил» [5].

26 февраля, на следующий день после возвращения физиков от Сахарова, я, как обычно, пришел в ФИАН на «вторничный» семинар и, встретив случайно на лестнице Д. С. Чернавского, естественно, задал вопрос: «Как там?» «Андрей Дмитриевич намерен снова голодать и собирается выйти из Академии, если Елене Георгиевне до 10 мая не дадут разрешения на поездку за рубеж для лечения… Все это безумие, ужас какой-то», – почти с отчаяньем ответил Дмитрий Сергеевич. Да, это действительно был ужас. Но ужас был и в том, что об этом ужасе никто не знал. Наш разговор был один на один, и это была единственная конкретная информация из Горького за очень долгий срок. Из разговора с Чернавским я понял, что Сахаров открыто, вслух и очень настойчиво говорил о своих планах. А раз А. Д. не скрывает это от КГБ, значит, он очень заинтересован, чтобы мир о его намерениях узнал.

Я пошел к человеку, с которым мы в течение ряда лет вместе принимали решения по этим чрезвычайно ответственным вопросам, – к Маше, Марии Гавриловне Петренко-Подъяпольской. Мы сочинили короткий текст: «Из кругов правозащитников в Москве стало известно…» – и не сразу, а недели через три (чтобы никто не подумал на фиановцев) Маша забросила его в прессу. Было это тоже не просто. Но попало оно вовремя – к Пятым международным «Сахаровским слушаниям» в Лондоне, 10–11 апреля 1985 г., на открытии которых Симон Визенталь сказал, что поступившее из Москвы сообщение о намерении академика Сахарова выйти из Академии и снова объявить голодовку означает, что он не сломлен, что он продолжает борьбу.

Елена Боннэр («Постскриптум» [28]):