Сахаров В. Северная война.

– Ты собираешься оставить этого католика в живых? – Такой вопрос задал мне Ранко Самород, который вместе с другими командирами нашего партизанского соединения сидел подле моего костра. Я посмотрел туда, где за танцующими воинами стоял привязанный к дереву везучий рыцарь Седрик фон Зальх, про которого его подчиненные, особенно оруженосец, рассказали немало интересного, и ответил варягу: – Да. – И зачем? – Он везет письма и одно из них должен получить Бернард Клервоский. Кто это, знаешь? – Слышал про него что-то, – поморщился варяг. – Вроде бы франк и проповедник, один из тех, кто на нас крестоносцев натравил. ‘Вот сразу видно, что Ранко ни разу не политик, а воин до мозга костей, – отметил я. – Что ему Бернард? Мышь церковная, кастрат и подлая морда, а для меня он слуга Темных тварей, которые сидят в глубинах космоса и тянут к себе души и силы людей. Млять! Это все равно, как если бы мы, люди, были чьей-то кормовой базой. Хотя почему если бы? По сути, так оно и есть, оступился, дал слабину, отрекся от предков, принял добровольно власть чужого бога, и считай, что ты превратился в скотину, с которой хозяин берет шерсть и молоко, а когда ему нужно, то и мясо. И если в тот момент, когда я переместился из века двадцать первого в век двенадцатый, мне это было не интересно, то сейчас все иначе. Я убедился в том, что волхвы мне не лгали, и нашел подтверждения их словам. Так может быть рассказать Самороду и другим соратникам о Темных и их прислужниках? Нет, пожалуй, как-нибудь потом, при более удобном случае, а пока я займусь тем, что задумал’. – Так я не понял, – вновь заговорил варяг, – причем здесь письмо к этому самому Бернарду? – При том, Ранко, что я хочу на послании герцога свое написать и Бернарду отправить. Пусть знает, что нас не сломать. Ну и, кроме того, это должно его разозлить, а по злобе он может совершить ошибку и поддаться чувствам. – А получится? – Это как написать, – ухмыльнулся я, – и какие слова подобрать. Вот ежели излагать свою мысль вежливо, ой ты господин хороший, ты не прав – это одно. А коли покрыть его непотребными словами и грязью, да правильные слова подобрать – то совершенно другое. – Это понятно. Самород замолчал, а спустя пару минут вместе с другими сотниками покинул мой костер и присоединился к воинам, которые наблюдали за схваткой трех варогов против молодого пленника. Смотреть там, честно говоря, было не на что, ибо оруженосец фон Зальха оказался слабоват, впрочем, как и остальные захваченные на тракте германцы. Ну, это и понятно. Каждый воин в моей дружине сильный боец и в нас нет никакой жалости к врагам, понятие о чести есть, а вот жалость куда-то исчезла. Поэтому мы подобны волкам, мечемся по лесам Верхней Саксонии и ежедневно вступаем в ожесточенные бои и схватки. Налет и отход. Соединение с отрядами Вартислава Никлотинга, которые не дают крестоносцам житья и постоянно беспокоят их, затем маневр и вновь мы на тракте, где опять берем с католиков кровавую дань. От всего этого люди устали и озверели, а в безвозвратных потерях только в моей дружине почти двести воинов. Однако мы не уходим, ибо на вражеской земле от нас есть наибольшая польза, и единственное наше развлечение это схватки в кругу, где можно прирезать противника не просто так, в сутолоке и неразберихе боя, а глядя ему прямо в глаза. Впрочем, мне пока было не до того. Из своей походной сумки я достал футляр с письменными принадлежностями, на колени положил ровный кусок отполированной доски, которая когда-то была сиденьем для возницы одного из разгромленных обозов, и приготовил письмо герцога Генриха Льва к Бернарду из Клерво. В этом послании не было ничего тайного или особо важного, просьба крупного имперского феодала помолиться за него, помянуть родню, особенно покойного батюшку Генриха Гордого, да благодарность за то, что цистерианский аббат прислал в его армию пару своих представителей, которые смогли навести порядок среди священнослужителей. В общем, документ не интересный, и его можно было просто кинуть в огонь. Но что-то переклинило в моей голове. Мне вспомнилось письмо запорожцев к турецкому султану, послание пинских партизан Гитлеру и ответ защитников Ханко барону Маннергейму. Вот я и подумал, что сейчас ничем не отличаюсь от воинов тех эпох, от казаков, партизан и бойцов Красной армии. Подобно им я бьюсь за свой народ, и устал от бесконечных сражений, а тут, какое никакое, но развлечение. Письмо Генриха Льва легло на дерево исписанной стороной вниз, а чистой вверх. Послание герцога, кстати сказать, было написано на бумаге, которую производят в Рароге, ибо она пахла кленовым сиропом, на основе которого делали клей. Откуда она у герцога не секрет и не загадка. В прошлом году Маргад Бьярнисон купил хорошую партию этого товара и, наверняка, втридорога перепродал германцам. Но это так, отметка в памяти и, почесав бороду, я приступил к написанию документа, который имел реальный шанс стать историческим. Гусиное перо окунулось в чернильницу, на миг зависло в воздухе и я начал: ‘Аббату монастыря в Клерво редкостной мразоте и ничтожному подстрекателю баранов-крестоносцев Бернарду от хозяина Рарога витязя Вадима Сокола. Что же ты поганец творишь? Зачем посылаешь к нам ублюдков с крестами на плащах, а сам в безопасности сидишь, да отчего Темных тварей, коих ты принимаешь за богов, слушаешь? Неужели у тебя, франкского дворянина, совсем чести не осталось? Наверное, это так, а все оттого, что ты жалкий жопошник, который отказался от продолжения своего рода в угоду бесовским делам и вместо женщин на мужчин и молоденьких мальчиков засматриваешься. Это понимает всякий венед и любой человек, который еще не забыл о том, что он потомок богов, а не раб чужеземного пророка. Так оно и есть. Поэтому, скорее всего, я зря пишу тебе это послание. Но уж коли выпала оказия, то читай эти строки и знай, что придет час расплаты и мы достанем тебя, где бы ты, трусливая мразь не спрятался, и не защитят тебя твои демоны, рыцари-тамплиеры и прочие выблядки, которые идут на север и находят здесь свою погибель. Ты усвоил это? Думаю, что да, а коли так, следи за моими мыслями дальше, жених Христа, сочинитель глупых сонетов, которые ты называешь псалмы, и разжигатель войны. Мы не ищем чужой земли, ибо своей хватает, и нам не интересен ваш мир и ваша вера. Вы можете делать у себя, что пожелаете, хоть в очко долбитесь, хоть песни пойте, хоть друг друга кнутами стегайте, греховную плоть умерщвляя, хоть голодом друг друга морите. Но нет, вот уже сотни лет вы наступаете на нас и пытаетесь превратить непокорные народы в рабов, а мы бьемся с вами и отступаем. Однако дальше отступать некуда, позади нас море и наши вожди взялись за ум, объединились и повели за собой славянские народы и племена, которые близки нам по культуре и жизненному укладу. По этой причине всех уродов с крестами на шеях и плащах, кого ты, упырь кровавый, пригонишь в Венедию, ждет лютая смерть, после которой они лягут в землю, превратятся в прах и удобрят наши поля. Вот только жалеем мы, что сам ты в тылу отсиживаешься, и вновь я приглашаю тебя в гости. Приезжай и тамплиеров своих вместе с цистерианцами прихвати, да ручного шакала Бернардо Паганелли не забудь, а у нас для вас, так уж и быть, острые колы найдутся. Впрочем, вряд ли такая сука как ты на это решится, ибо всем известно, что Бернард из Клерво только гавкать мастак, да глупых людей фокусами смущать, а лично по грязи поля боя пройтись, да жизнью рискнуть, ему слабо. Ну, это и понятно. Ведь языком воздух сотрясать и рисковать шкурой совершенно разные вещи. И коли первое ты умеешь делать очень хорошо, то насчет второго можно сказать сразу, от страха Бернард из Клерво обделал дерьмом исподнее белье. Да настолько сильно, что оно по его подряснику во время молитвы Темным силам на пол льется и всем прихожанам видно. Короче, заканчиваю, ибо бумаги свободной нет, да и времени тоже, поскольку я тороплюсь перебить твоих прихожан-католиков, которые идут на наши земли с огнем и мечом, чем больше, тем лучше, дабы друзьям моим и товарищам работы было меньше. Ну, а про приглашение мое не забудь, я жду тебя и коли будешь в венедских краях, то Вадима Сокола здесь всякий знает, что католик, что славянин. Так спроси любого, и мы встретимся. После чего мой клинок пощекочет твое подбрюшье, а острый кол, как я уже сказал, для твоей персоны уже выстроган и готов вонзиться в нежную задницу. За сим прощаюсь. Писано в лесах Верхней Саксонии, где убито множество ослов-крестоносцев, подле костра, владетелем зеландского Рарога витязем славного Яровита боевым вождем Вадимом Соколом’. Своей работой я был доволен, и посмеялся, и настроение поднял, и врага, которого на земле католиков, среди множества храмов и соборов не достать, позлю. Глядишь, действительно, совершит ошибку, и сам на помощь крестоносцам заявится. Ну, а тут-то мы его и прихлопнем. Хотя бы одного служителя Темных тварей, но достанем. Впрочем, это мечты, а реальность требовала не хулиганских посланий, а конкретных действий, которые выражаются в новых нападениях на противника. Поэтому я спрятал письмо в футляр, удостоверился, что гонец герцога Генриха жив и почти здоров, потом проверил посты, прикинул, где с утра пораньше мы вновь засядем на тракте, и завалился спать. Остаток ночи прошел тихо и спокойно, только глаза закрыл и уже утро. Настроение просто замечательное, люди выспались и были готовы к новым свершениям, и после завтрака мы вновь выдвинулись к дороге между Гамбургом и Любеком. Гонца к тому времени отпустили на волю, и он потопал на Гамбург. Ну, а мои дружинники рассредоточились и приготовились встретить стрелами и мечами очередной вражеский обоз или хотя бы конную патрульную группу. В общем, день как день. Однако он преподнес нам неприятный сюрприз. Примерно в десятом часу утра на пустом тракте со стороны Любека показались два наших всадника, черные клобуки из отряда Болдыря, за которыми мчалось три десятка конных германцев. Естественно, своих мы прикрыли, а католиков обстреляли из арбалетов и заставили отступить. После этого ко мне подскочил один из степняков, покрытый грязным потом молодой воин, и доложил: – Вождь, нас Вартислав прислал. Германцы смогли нас обойти и теперь облавой гонят к тракту. Княжич думает, что это ловушка и здесь нас будут ждать. – Германцев много? – спросил я черного клобука. – Пехоты тысячи две, да конников около тысячи. – Кто ими командует, Фаерст? – Нет. Пленники говорят, что войско возглавляет сам Оттон Амменслебенский с близкой родней. – А Фаерст куда делся? – Неизвестно. – Ладно. Далеко наши отряды от тракта? – Нет. После полудня будут здесь. – Ага! Вартислав что-то предлагает? – Да, твоим воинам перекрыть дорогу засеками и держать тех, кто нас на тракте встретит. Потом соединяться и уходить к морю. ‘К морю это хорошо, – подумал я. – Вот только рядом с нами крупных германских отрядов нет, а гонят Вартислава целенаправленно. Значит, Вартислав прав, ловушка есть. Однако мы ее не видим, и что из этого следует? Что-то? Да просто все. Ловушка ожидает нас не на тракте, как думает лихой бодрич, а на берегу моря, где, наверняка, находится наш давний противник Юлиус фон Фаерст у которого пара тысяч воинов. И задумка у католиков хорошая, не дать нам подойти к береговой черте, зажать в тиски и растоптать. Все логично. Но мы в гору не пойдем, лучше гору обойдем, а то и вообще двинемся от горы подальше. Куда? Да в любую сторону, но самый перспективный вариант это пересечь тракт, форсировать Траве ниже по течению, перейти на правый берег и двигаться на Ратценбург. А почему туда? Наверное, по той простой причине, что пленные говорили, будто сейчас туда подходят воины короля франков Людовика, левое крыло его войска, которое подпирает германцев. А эти крестоносцы пока не пуганные и к встрече с нами не готовы. Опять же загонщики такого хода от нас не ожидают. Так что, если товарищи меня поддержат, соединившись, мы двинемся не на север, а на юго-восток. Однако не сразу. Для начала придется придержать Оттона Амменслебенского, который идет вслед за Вартиславом по ближайшей грунтовке, и дать небольшую передышку другим нашим отрядам’. Решение было принято. Далее последовали приказы и спустя час мои сотни сместились на пару километров севернее, выбрали лесную поляну, через которую петлял изрядно заросший травой путь, и стали готовить для католиков засаду. Про тракт уже не вспоминали, вдоль него сели разведчики, да еще несколько человек я направил осматривать тропы на Ратценбург, бывший Ратибор, чтобы нас там не подловили. Через три часа на узкой дороге, которая шла от Зегеберга к тракту, появились наши воины. Впереди дозор из усталых степняков на взмыленных лошадях, отряд Берладника и пехота. За ними дружинники Вартислава и варяги Верена Байковича вместе с десятком крепких повозок. В самом конце снова конные лучники, которые сдерживали германцев, а следом и сами католики В авангарде вражеского войска двигались саксонские лесовики и бывшие разбойники, коих было около трехсот человек. Германцы шли осторожно, и не торопясь, видать, уже не раз в ловушки попадали. Но у нас было время подготовиться, и они моих воинов все равно не разглядели. С лесной опушки в крестоносцев полетели стрелы, и не менее трех десятков загонщиков остались лежать на дороге и рядом с ней. После этого католики драпанули назад, а спустя малый срок на противоположной окраине леса появилась вражеская кавалерия, и не абы какая, а рыцари при поддержке легкой конницы. Граф Оттон решил навязать нам ‘правильный’ бой, да только кому из нас он нужен? Никому. Поэтому когда германская кавалерия рванулась через поляну в атаку, католиков вновь встретили метательными снарядами, а тех, кто вломился под деревья и в кустарник вздели на копья, мощные рогатины и били топорами и мечами по ногам. Первая атака была отбита, надо сказать, что с потерями для нас, поскольку крестоносцы дрались хорошо. Ну, а после этого следовало ждать флангового обхода по лесу, и германцы поступили именно так, как я и ожидал. Одновременно слева и справа на нас пошли вражеские егеря и копьеносцы с лучниками, и опять у них ничего не вышло. Дружинники в лесах ориентировались лучше, а рядовая пехота католиков не хотела умирать, чай не рыцари, которые о славе мечтают. Таким бойцам привычней грабить, баб насильничать, да бухать, а сражаются пусть другие. Поэтому и этот натиск мы отбили. К тому моменту солнце уже перевалило за полдень. Наши друзья смогли отдохнуть рядом с трактом, который по-прежнему был пуст, видать, на переправе через Траве и на развалинах Любека было кому предупредить обозников об опасности. Ну, а я за это время успел обсудить сложившуюся ситуацию с Вартиславом и Вереном, и было решено, что в Верхней Саксонии нам делать больше нечего. Точнее сказать, воевать-то надо, но слишком серьезно за нас взялись, а потери нести не хочется, да и нельзя, ибо крестоносцев много, а у нас каждый боец на счету. В итоге было решено уходить, и мы заспорили. Бодрич с варягом сомневались, что надо идти на Ратценбург, но я их убедил, и они со мной согласились. Тракт начали пересекать ближе к вечеру и все бы ничего, вышли бы к реке, в ночь ее форсировали бы в удобном для этого месте и можно было бы оставить этот день позади. Вот только германцы, которые заметили наше отступление, вцепились нам в загривок, словно клещи, сумели выйти на тракт по лесу и собрались в кучу. После чего рыцари и легкие кавалеристы, которых собралось человек триста пятьдесят, вновь рванулись на нас, и пришлось принять бой, уже не на лесной поляне, а на широкой и ровной дороге. Всадники набрали разгон и вылетели на нас из-за поворота примерно в трехстах метрах. Про них разведка доложила в самый последний момент, когда мы переходили на правую сторону тракта. Еще бы минута-другая и враги могли нас смять, рассечь колонну напополам, а там подтянулась бы пехота и нам пришел бы каюк. Однако, к нашей общей удаче, мои дружинники с ‘Карателя’, ‘Перкуно’ и ‘Святослава’ были под рукой, а на тракте как раз появились повозки с наиболее ценным барахлом и припасами. По этой причине мои действия были очевидны. – Телеги на дорогу! – выхватывая из ножен клинок, прокричал я. – Возницы уходят! Лошадей в лес! Отряды Саморода, Ратмировича и Твердятова к бою! Арбалетчики, внимание! Залп по команде, а не когда и кому вздумается! Приготовить копья! За добычу и харчи не цепляемся, сдержали врага и отход! Сотники отдали команды своим экипажам, и когда до германской кавалерии оставалось метров сорок, арбалетчики дали залп. Тяжелые болты пробивали доспехи католиков, калечили и убивали людей, да ранили их лошадей, и на дороге образовалась свалка, в которой кони не ржали, а кричали от боли так, что сердце вздрагивало. Отчего? Да просто все. Животные в отличие от людей ни в чем не виноваты, и уж если кого и жалеть, то только их, подневольных трудяг войны. – Господь взирает на нас с небес! – раздался среди врагов громкий клич и, было, замявшиеся всадники продолжили бой. Живая волна из закованных в броню и прикрытых кожей тел налетела на препятствие из неровно поставленных повозок и закипела жаркая схватка. Летнее солнце нагрело воздух, и в кольчуге было душно, словно находишься в отменно натопленной бане. По лицам людей градом катился пот. Мечи и копья вгрызались в тела врагов и моих воинов. Кони вставали на дыбы и не хотели лезть на препятствие. Клубы пыли поднялись над трактом и не давали дышать, но люди все равно выкрикивали боевые кличи, угрозы и проклятия. Обе стороны бились не жалея ни себя, ни противника. Ожесточение нарастало, никто не хотел отступать, и часть рыцарей по обочине смогла обогнуть повозки и нацелилась ударить во фланг ватаги Твердятова. Допустить этого было нельзя, и вместе с двумя резервными десятками я бросился к ним навстречу. – Шир-х! – надо мной просвистел вражеский клинок и, подняв голову, сквозь прорези в полумаске шлема я разглядел перед собой крупного воина на мощном вороном жеребце, в добротном доспехе и темно-синей накидке, которая была украшена несколькими крестами. – Умри язычник! – просипел из-под глухого шлема мой противник и вновь занес свой клинок. Ждать пока мне раскроят череп, я не стал, а прыгнул на врага. Словно чувствуя мой прыжок, конь имперского аристократа повернулся боком и Змиулан вонзился в бедро рыцаря. Тяжесть моего тела сосредоточилась на клинке, и верный булатный клинок располосовал кольчужные чулки и кровеносные артерии на ноге противника. После чего он вскрикнул и завалился на спину, а его конь прыжком отскочил в сторону и задел меня задними копытами. Удар! Прикрытая кольчугой грудная клетка выдержала. Однако дыхание перехватило, и сердечко будто остановилось. – Хе-х! Хе-х! – попытался я вобрать в себя пыльный воздух. Однако во рту был только привкус крови, а язык стал словно деревянный. – Хе-х! Хе-х! – новая попытка и в глазах все поплыло. Мир стал раздваиваться, и я упал на колени. Острием Змиулан воткнулся в сухой и твердый грунт, и я оперся на рукоятку. После этого попробовал подняться, вот только силы оставили меня и в этот самый миг я услышал шипение, которое напомнило мне змеиное: – Ж-живи. Вставай-сс. Не все еще сделано-сс... От этого неприятного голоса мне почему-то сразу стало немного легче, и грудь смогла вобрать в себя небольшую порцию воздуха. Затем был рывок, и я все-таки встал. Мутным взором оглядел поле боя и увидел, что конница германцев отступает, а наши воины уже перешли тракт и по звериным тропам уходят в лес. ‘Выстояли’, – подумал я и попытался отдать команду на отступление. Однако горло выдавило из себя только неразборчивый хрип, и я схватил за плечо ближайшего воина. Дружинник, который оказался десятником из экипажа Поято, посмотрел на меня, а моя левая ладонь прикоснулась к горлу и указала на спасительную чащобу. Воин взглядом зацепился за кольчугу, которая была порвана копытами рыцарского коня, кивнул, мол, понял и на время стал моим голосом. – Отступаем! Уходим! Окрики десятника разнеслись над трактом и, подпалив брошенные телеги, сотни двинулись вслед за нашей конницей и варягами Верена Байковича. Солнце опускалось к линии горизонта и било своими лучами нам в спину. Впереди была беспокойная и тяжелая ночь, и я, пытаясь понять, кто же со мной разговаривал, когда у меня перехватило дыхание, с трудом переставляя ноги, начал свой марш на Ратценбург.