Сахаровский сборник

Может быть, и можно было бы поверить в "инициативу" арабских террористов, если бы не целая серия кампаний нажима, которые сменяли друг друга и имели одну цель — запугать Андрея: газетная шумиха августа того же года, вызовы Люси Боннэр в КГБ на допросы в качестве свидетельницы, записка от никому не известного "Христианского союза" с нехристианской угрозой убить Матвея (внука), появление в Петрово-Дальнем двух мужчин, угрожавших Ефрему (мужу дочери) смертью ему и ребенку, если Сахаров не прекратит деятельность, открытие "уголовных" дел на Татьяну (дочь) и Ефрема и доведение их до вынужденной эмиграции, исключение из института Алеши (сына) и вынужденная эмиграция его. И, наконец, длящееся по сей день давление на Андрея и Люсю бесправным положением Лизы (невесты сына), которой не разрешают выезд к жениху. Это только некоторые "мероприятия" одного плана: были и официальные беседы в Прокуратуре Союза с недвусмысленным требованием замолчать. И теперь — Горький, под домашний арест и неусыпный надзор. Такова жизнь семьи Сахаровых. Жизнь, требующая постоянного напряжения, проявления самоотверженности и героизма от всех ее членов.

* * *

Март 1976 года. Самая черная пора в жизни нашей семьи. От кровоизлияния в мозг, в командировке, в саратовской больнице погиб Гриша. В случившееся нельзя было поверить, его нельзя было понять.

Весь страшный день панихиды и кремации два Андрея держали мои руки в своих: племянник Андрей и Андрей Сахаров. Даже после того как все, что положено, было завершено, осталось ощущение нереальности случившегося. Жизнь в доме потекла так, будто его хозяин еще не вернулся из командировки. Стало еще более людно, чем при нем. Это друзья несли нам тепло своих сердец. Горе еще больше сблизило и породнило нас с теми, кто любил Гришу, — в том числе с семейством Сахаровых.

После катастрофы прошло пять лет. Все, что пережито, — пережито вместе, и у меня не возникает вопроса, кому нести свои сомнения, волнения, страхи.

* * *

Однажды по дороге к Сахаровым я обогнала трех человек, которые мне показались удивительными: молодой высокий мужчина, очень красивая, тоже высокая дама в шляпе и пожилая дама остановились у светофора на улице Обуха и ждали, когда загорится зеленый свет. Они никуда не спешили. Мимо них пробегали люди озабоченные, усталые, не обращающие внимания на светофор, да и на них, наверное. И я пробежала. Через некоторое время в квартире Сахаровых зазвонил звонок, и я увидела поразившую меня группу. Красивая молодая дама оказалась Джоан Боэс, певицей.

Как выяснилось потом, она не только поет, она еще занимается общественной деятельностью. Ей хотелось получить одобрение своей позиции. Она положила много сил, уговаривая правительство своей страны разоружаться во что бы то ни стало, подавая "пример партнерам". Она не могла поверить, что такой благой порыв не будет воспринят и не повлечет все мирного разоружения. Андрей терпеливо объяснял ей свою позицию. Обстановка, в которой это происходило, определялась следствием по делу Гинзбурга и Орлова. Сама многотрудная жизнь Сахаровых тоже что-то сказала ей. Женщине было непреодолимо грустно. Она плакала, и ее нечем было утешить. А потом она пела, и голос ее зачаровал всех.

* * *

Март 1980-го. Андрей уже в Горьком. Очень соскучилась, очень хочу его видеть. В один из приездов, не выдержав моего просительного взгляда, Люся сказала: "Ладно… едем. Постараемся тихо".

На вокзале и на перроне мы держимся отчужденно, сосет страх — что, если вдруг снимут с поезда… Едем втроем — Люся, Лизанька и я (в те времена Лизу еще пускали в Горький, и она, как и Люся и Руфь Григорьевна, жила то там, то в Москве). В поезде успокоились. Дремлем, болтаем с соседкой. Проезжаем Петушки, Владимир, Камешково, Ковров. Шумят колеса, ползет время; уже к ночи добираемся до Горького. На перроне нас встречает Андрей, суетится с вещами: мы везем продукты. Тащиться нужно через подземный переход. У Андрея очень больное сердце, но он, как всегда, хватается за самое тяжелое. Шумим по этому поводу.

Уже на привокзальной площади, где мы пытались договориться с таксистом, нас окружает стая "мальчиков". Безапелляционный распорядительный тон, сразу понятно — гебешники. Они требуют, чтобы Андрей ехал в Щербинки, а я в Москву. Андрей пришел в неистовство. Он чуть не топает ногами и кричит, что тогда и он поедет со мной в Москву. Я пытаюсь его успокоить. В сумятице они смотрят мой паспорт, а Люсю осеняет: "Сестра она ему", — говорит она. "Да, сестра, сестра", — подтверждаю я, ибо кто же я еще, если жизнь сделала меня его сестрой? Их главного убеждают не наши слова, а решительный тон Андрея. Поколебавшись, он разрешает мне ехать в Щербинки с тем, что завтра к вечеру я выеду в Москву. И мы едем в такси почти счастливые. Говорим о пустяках. Планируем, как завтра пойдем покупать мне туфли.