Сакрамента

— Вы слишком скромны… Сто двадцать пиастров, или вы не получите отпуска… Таким образом, всего-то придется по шестидесяти пиастров на каждого, можно сказать, даром… Кто знает, сколько вы получите за ваше «дело»! Ну, как? Согласны?

— Идет, сто двадцать пиастров, капитан.

— Гм! Мне следовало бы потребовать с вас больше! Ну, да ладно, я слишком добр. Давайте деньги!

— Извините, капитан, а наш отпуск?

— Я подпишу его в одну минуту.

— Ну, знаете, капитан, мы вам даем деньги, а вы нам — товар. Так, по крайней мере, будет справедливо.

Дон Ремиго понимающе улыбнулся и десять минут спустя уже подписывал отпуск и весело клал в карман полученные им от солдат семь унций…

Вечером у дона Мигуэля и его дяди состоялся разговор, затянувшийся далеко за полночь.

Когда все легли спать и в доме погасли огни, молодой человек в сопровождении дона Гутьерре направился к загону, оседлал свою лошадь и тихо выехал со двора, а дядя сам затворил за ним ворота.

Затем дон Гутьерре закутался в плащ, поскольку ночь была довольна прохладная, лег на землю возле забора и стал терпеливо ждать.

Незадолго до восхода солнца, то есть часов около трех утра, послышался приближающийся стук копыт. Вскоре шаги лошади замерли у ворот и кто-то тихо постучал в них.

Дон Гутьерре поднялся и поспешил к воротам — это возвратился дон Мигуэль.

Молодой человек спрыгнул на землю и повел свою взмыленную лошадь в загон, где расседлал ее и тщательно вытер соломой. Затем дядя и племянник направились к дому.

За все это время не было произнесено ни единого слова, и только когда они оказались в кабинете дона Гутьерре, последний заговорил, наконец, со своим племянником.

— Ну, как?

— Все в порядке, — отвечал дон Мигуэль полушепотом.

— Вы видели этого человека?

— Да, я его видел, и мы с ним окончательно обо всем договорились. Он вполне согласен со мною: раз там известно о вашем переезде в Медельен, вы должны непременно показываться на людях, иначе создастся впечатление, что вы почему-то считаете нужным прятаться… Если вас сегодня увидят на балу и на празднике, никому и в голову не придет в чем-либо подозревать вас… Кроме того, Дон Луи Морэн думает, что ему будет удобнее поговорить с вами на виду у всей толпы, нежели специально приезжать сюда и тем самым вызывать ненужные подозрения.

— И это тоже должно произойти непременно сегодня?

— Да, он сам объяснит вам, почему считает, что надо все обставить именно так.

— Хорошо, племянник, пусть так, ну, а потом? Дон Мигуэль раскрыл свой портфель и вынул оттуда целую пачку бумаг, которые и вручил дону Гутьерре.

— Я видел самого сеньора Лисарди, который, несмотря на поздний час, продолжал работать в своем кабинете. Он вручил мне, как вы с ним договорились, векселя на миллион пятьсот тысяч пиастров, выписанные на лучшие банкирские дома Испании, Англии и Франции. Таким образом, что бы ни случилось, большая часть вашего состояния спасена… Сеньор Лисарди, кроме того, сказал, что он должен вам еще семьсот тысяч пиастров, которые будут выплачены вам или вашему доверенному лицу по первому вашему требованию, где и как вы пожелаете… Вот, кажется, и все поручения, которые вы мне давали, дорогой дядюшка.

— Да, племянник, я благодарю вас за успешное и быстрое исполнение моих поручений… Теперь ступайте в вашу комнату… До рассвета осталось всего ничего, никто в доме не должен даже и подумать о том, что вы отлучались сегодня ночью со двора… Кроме того, вам необходимо отдохнуть… Покойной ночи, племянник…

— А вы что будете делать, дядюшка?

— Я так же, как и вы, постараюсь поспать несколько часов… Я хочу выглядеть на празднике свежим и бодрым, -добавил он улыбаясь.

— Конечно, конечно!

Сеньор дон Гутьерре протянул на прощание ему руку. Дон Мигуэль, между тем, продолжал в задумчивости стоять.

— Что с вами? — спросил его с беспокойством дядя. Молодой человек вздрогнул и быстро поднял голову.

— Ничего такого, что касалось бы меня лично, — ответил он с ударением на последних словах, — почему-то этот праздник ужасно меня тревожит.

— Может быть, вы боитесь какой-нибудь западни?

— В такой толпе? Нет, это невозможно… хотя ваши враги очень хитры, и кто знает…

— Послушайте, — нетерпеливо перебил его дон Гутьерре, — мы — мужчины… Зачем же нам трепетать в ожидании каких-то мнимых опасностей… Или, может быть, вы воображаете, что мы отправляемся на этот праздник затем, чтобы получить удовольствие? Вовсе нет, и вы это знаете лучше меня… Мы едем на свидание… вот и все… Там, и только там, как вы сами только что говорили, мы сможем повидаться с доном Луи Морэном и поговорить о делах. Ну, что же, прав я?

— Я, кажется, начинаю с ума сходить, извините меня дядюшка, — проговорил молодой человек, стараясь казаться успокоенным. — Нам необходимо во что бы то ни стало ехать на этот праздник, чем бы эта поездка для нас ни обернулась.

— Послушайте, дон Мигуэль, скажите мне, чего вы опасаетесь? — снова спросил дон Гутьерре.

— Ничего, дядюшка, но меня гнетет предчувствие, что с нами может случиться несчастье… Скажите, пожалуйста, вы могли бы немедленно уехать отсюда, если бы этого потребовали обстоятельства?