Саквояжники (Охотники за удачей, Первопроходцы)

Я посмотрел на него. На нем были потертые голубые джинсы. Широкую грудь и плечи обтягивала рубашка из оленьей кожи, уже довольно потрепанная, вокруг шеи был повязан красно белый платок. Если не считать белых волос, он выглядел так, каким я помнил его мальчишкой.

Невада поднял голову, и, посмотрев на меня, сказал:

– Два старых забытых искусства.

– Каких?

– Жевать табак и вырезать по дереву.

Я промолчал.

Невада посмотрел на кусок дерева, который держал в руке.

– Много вечеров я провел здесь с твоим отцом, жуя табак и вырезая.

– Да?

Он повернулся и сплюнул через перила, потом снова обратился ко мне.

– Помню один вечер. Мы с твоим отцом сидели как раз вот здесь. День был трудный, и мы порядком устали. Внезапно он посмотрел на меня и сказал: «Невада, если со мной что-нибудь случится, то ты присмотришь за Джонасом, понял? Джонас хороший мальчик. Иногда он замахивается на то, что ему не по силам, но он хороший мальчик, и в один прекрасный день он превзойдет своего отца. Я люблю этого мальчика, Невада. Это все, что у меня есть».

– Он никогда не говорил мне этого, – сказал я, глядя на Неваду. – Никогда, ни разу.

Глаза Невады сверкнули.

– Люди, подобные твоему отцу, не любят много говорить о таких вещах.

Я засмеялся.

– Но он не только никогда не говорил мне об этом, он никогда не дал мне почувствовать это. Только все время наказывал то за одно, то за другое.

Невада буквально сверлил меня глазами.

– Но он всегда приходил к тебе на помощь. Он мог ругаться, но он никогда не бросал тебя в беде.

– Он женился на моей девушке, – раздраженно бросил я.

– Наверное, это и к лучшему. Может быть, он и сделал это потому, что понял, что она действительно не для тебя.

– Зачем ты мне сейчас об этом говоришь?

Прочитать что-то в индейских глазах Невады было невозможно.

– Потому что однажды твой отец попросил меня приглядывать за тобой. Одну ошибку я уже совершил. Видя как ты преуспеваешь в бизнесе, я посчитал, что ты уже вырос, а оказалось, что нет. А я не хотел бы второй раз подводить такого человека, как твой отец.

Несколько минут мы сидели молча, потом Марта принесла мне чай. Она велела Неваде выплюнуть табак и прекратить мусорить на крыльце. Он покорно поднялся и пошел за кусты выплевывать жвачку.

Когда он вернулся, мы услышали шум машины, сворачивающей к нам.

– Интересно, кто бы это мог быть? – спросила Марта.

– Может быть, доктор, – предположил я. Старик Ханли должен был раз в неделю осматривать меня.

Подъехала машина, и я увидел гостей. Опершись на палку, я поднялся, чтобы встретить Монику и Джо-Энн.

– Привет, – сказал я.

Моника объяснила, что они приехали в Калифорнию продать квартиру, а так как она хотела поговорить со мной об Эймосе, то по пути в Нью-Йорк они остановились в Рино. Поезд у них в семь часов.

Я заметил, что услышав слова Моники, Марта бросила на Неваду многозначительный взгляд. Невада поднялся и подошел к Джо-Энн.

– У меня в загоне есть спокойная гнедая лошадка. Как раз для такой юной леди, – сказал он.

Джо-Энн с благоговейным трепетом смотрела на Неваду – ведь перед ней стоял живой герой.

– Не знаю, – нерешительно сказала она, – я раньше никогда не ездила на лошади.

– Я научу тебя. Это просто. И падать не больнее, чем с бревна.

– Но она не одета для этого, – сказала Моника.

Действительно, яркое платье Джо-Энн, в котором она была так похожа на мать, не подходило для верховой езды.

– У меня есть хлопчатобумажные брюки, – вмешалась в разговор Марта, – они здорово сели, так что будут Джо-Энн как раз.

Не знаю, чьи это были брюки на самом деле, но ясно, что не Марты. Слишком уж плотно облегали они бедра начавшей округляться четырнадцатилетней девочки. Темные волосы Джо-Энн были зачесаны назад и собраны в пучок. Что-то в ее лице показалось мне знакомым, но я не понял, что именно.

Джо-Энн и Невада ушли, и я, проводив их взглядом, повернулся к Монике.

– Джо-Энн выросла, – сказал я, – и стала хорошенькой.

– Сегодня она еще ребенок, а завтра уже юная девушка, – заметила Моника. – Дети растут очень быстро.

Я кивнул. После некоторого молчания я достал сигарету и посмотрел на Монику.

– Я хочу рассказать тебе об Эймосе, – сказал я.

Когда я закончил рассказ о полете, было уже около шести. Моника не плакала, хотя лицо ее было печальным и задумчивым.

– Я не могу плакать о нем, Джонас, – сказала она, глядя на меня. – Потому что уже наплакалась по его вине. Ты понимаешь меня? – Я кивнул. – Он сделал в своей жизни так много ошибок. Я рада, что наконец он совершил добрый поступок.

– Это был отважный поступок, – уточнил я. – А ведь я всегда думал, что он ненавидит меня.

– Он и вправду ненавидел тебя, – быстро сказала Моника. – Он видел в тебе то, что не достиг сам: успех, богатство. Он ненавидел твой характер. Я думаю, что перед кончиной он понял, сколько зла причинил тебе, и попытался загладить свою вину.

– А что он мне сделал плохого? У нас были только деловые отношения.

Моника внимательно посмотрела на меня.

– Ты еще не понял?

– Нет.

– Тогда, наверное, никогда и не поймешь, – сказала она и вышла на крыльцо.