Салам тебе, Далгат! (сборник)

Напрашивается еще один вопрос: хорошо ли, что «глянец» наступает на территорию современной литературы, и не приведет ли это к дальнейшей ассимиляции и полному миксу того и другого? Для ответа нужно уяснить расстановку сил. Не стоит путать пишущих медиагероев, существующих только в глянцевом микроклимате, и тех, кого глянец рекрутирует из литературных журналов. А «перебежчиков», совмещающих обе социальные роли, как вы можете заметить, не так уж и много: я всё время называю одни и те же имена. Их число ограничено прежде всего самими критериями отбора, о которых уже говорилось: от авторов требуются молодость и харизма, легкая адаптация к актуальным культурным запросам. Важно, чтобы выстроенный ими имидж соответствовал имиджу героев дня: сильных, слегка непокорных, экзотичных и загадочных.

Однако тот факт, что несколько молодых писателей живут двумя ипостасями – тихой интеллектуальной и шумной публичной – совсем не свидетельствует о какой-то экспансии глянца в литературу. Сами авторы четко разделяют оба формата. Тот же Садулаев публикует в «Знамени» толстожурнальные по фактуре повести «Шалинский рейд» или «Одна ласточка не делает весны», но отрывки коммерческого романа «Таблетка» или его сиквела “AD” пойдут только в глянец. Снегирев рассказы печатает в «Октябре» и «Знамени», а последний фельетонный роман «Тщеславие» анонсирует в «Собаке». В общем, мухи и котлеты разделяются сами собой, да так, что не придерешься.

Как мне кажется, в будущем количество авторов, совмещающих в своей карьере обе модели – «редакторскую» толстожурнальную и «продюсерскую» глянцевую, – будет только расти. Но на автономии традиционного литературного пространства это никак не скажется. Полное разделение специализаций. Соответственно, толстожурнальная критика будет скорее реагировать на «матовую» ипостась писателя, которую практически не замечают популярные рецензенты, и в этом я не вижу повода для беспокойства. Пока на глянцевой бумаге красуются те, чьи книги, а не только имидж, востребованы читателями, популярные очерки и писательские фотосессии – не угроза литературе, а ее очень современный аксессуар.

2010

Вчера не догонишь, от завтра не уйдешь

Вполне возможно, что причины текущего финансового перелома кроются не столько в американском ипотечном кризисе или стремлении банков к наживе, сколько в многолетнем упадке западного постиндустриального общества в целом. Как и пророчили бесчисленные теоретики заката Европы, машинизация общества, перепроизводство, жажда потребления и вещизм наконец приблизили «буржуазный» мир к трагическому концу.

В российском культурном пространстве этот взгляд нашел бы своих адептов, недаром в «стабильные» нулевые годы родился целый пласт худлита, осуждающего консюмеризм, коллективный эгоизм и прочие ужасы технотронной эры. Что совпало с появлением после дефолта 98-го тех самых аморфных и бездуховных мещан-потребителей, получающих большой доход за пустое сидение перед компьютером. Именно их Г. Юзефович года четыре назад назвала «классом-гегемоном», «офисной интеллигенцией» и «молодым средним классом»[99], на который главным образом будет ориентироваться любой поставщик ценностей, в том числе «миддл-литературы» (термин Г. Циплакова[100]).

Устои западной цивилизации, построенной на искусственном завышении продукции и уровня жизни, теперь всерьез задрожали, а первым пострадал класс-гегемон. То есть герои литературного мейнстрима (Р. Сенчина, Г. Садулаева, Гарроса-Евдокимова, Д. Бавильского, В. Козлова и пр.), а также целой линии офисной трэш-прозы типа романов С. Минаева или «Anti casual. Уволена, блин» Н. Маркович.

О том, что западное общество массового потребления, уязвленное культурной исчерпанностью, творческим бессилием, одномерным мышлением, катится к неминуемому коллапсу, на самом Западе говорят уже не одно десятилетие (Шпенглер, Вебер, Хёйзинга, Швейцер, Фромм, Тоффлер, Маркузе и многие другие, не считая писателей). На этом фоне антибуржуазный вектор современной российской прозы выглядит заимствованным, но не теряет специфики (точно так же, как не совсем понятна природа российского кризиса – то ли это эхо американского, то ли нечто автохтонное).