Саламина

В сенях шум, открываются и закрываются двери, шаркают чьи-то ноги, слышны мужские голоса. Иохан, прислушавшись, вскакивает, широко распахивает дверь: в дверях стоит Давид. Несколько человек поддерживают его, кажется, что он вот-вот упадет. Давид смотрит на меня и улыбается, в точности так, вспоминаю я, как он улыбался в тот октябрьский день, когда его спасли от смерти на море. На этот раз он сам спасся. Вот что произошло.

От Сатута Давид полтора часа плыл благополучно, но потом гладкая, как стекло, поверхность воды в фьорде начала замерзать. Для человека на каяке это серьезная угроза; Давид не пренебрег ею. Он повернул и понесся как можно быстрее в Сатут. Это были настоящие гонки со смертью. Ранней весной арктическое море на точке замерзания; чтобы оно замерзло, почти не нужен холодный воздух. Спокойное, оно быстро превращается в лед. В этот день море было спокойно; закатилось солнце, сразу похолодало. И почти мгновенно, когда движение воздуха уже не мешало этому, обширное водное пространство стало замерзать. Образовавшийся лед утолщался с каждой минутой.

Давиду, работавшему в обледенелых варежках покрытым ледяной коркой веслом, приходилось не только пробивать себе дорогу в неподатливой стихии, но и тащить непрерывно возрастающий груз льда, которым обрастал каяк. Это было состязание со временем, и расстояние было против человека. Но Давид победил.

Давид не принадлежал к числу сильных гренландцев. Легкого сложения, узкоплечий, он был вынослив и очень ловок, хотя большой силой не обладал. Мог бы более сильный человек плыть быстрее? Думаю, ненамного. На следующий день я пошел осмотреть каяк. Уровень воды был виден по потертости в полдюйма шириной и глубиной в половину толщины шкуры. У лука смерти не одна тетива.

В нашем рассказе о поездке по Гренландии для встречи парохода не будем терять из виду число прошедших дней. Как служащий из пригорода, спешащий попасть вовремя на утренний поезд, поминутно вытаскивает часы, чтобы подсчитать, сколько у него осталось минут и секунд, так точно и я каждый вечер доставал свой календарь и считал дни. В Сатут мы попали на шестой день. Шесть дней! А при хорошей езде - один день, если бы был хороший лед. Мы только начали путешествовать, а уже отстаем на несколько дней.

Лучший будильник - беспокойные мысли: я был на ногах и вышел из дому на рассвете.

- С добрым утром, Давид. Ты что же, всю ночь провел на улице?

- Плохой лед, - сказал Давид, - идемте посмотрим.

Взобравшись на холм, мы стали смотреть в сторону Уманака. Фьорд, казавшийся вчера днем летним морем, покрывшийся вечером ледяной оболочкой, теперь был на много миль забит плавучими льдами, которые отлив вынес из фьордов. Мы оказались как бы высаженными на необитаемом острове узниками, томящимися в тюрьме, прямо в центре медленно движущегося поля битого блинчатого льда. Никаких шансов, сказал бы пессимист, выбраться отсюда до июня. Дело обстояло действительно скверно, но не безнадежно; иначе мы не стали бы помногу раз на день взбираться на холм, чтобы посмотреть и поразмыслить. Так прошел седьмой день. К вечеру у меня появился план: выехать на лодке и проложить себе дорогу через лед, на ту сторону - в Уманак. Если паковый лед сольется в сплошной, то Давид выедет вслед за нами на собаках. А если лед разойдется, то я с шиком вернусь на моторной лодке и заберу Давида. Казалось, небо улыбнулось нам - так ясно и красиво было в день нашего отъезда. Я в последний раз осмотрел с вершины холма ледяное поле, попрощался с хозяином и, подставив плечо, вместе с пятью дюжими гренландцами стал толкать лодку. Мы двинулись по льду. Но ровно через пять часов были снова в Сатуте: мы смогли отойти от него только на четыре мили.

Что случилось? Ничего и все самое страшное. Все дело было в том, что приходилось толкать тяжелую лодку по льду. Не по гладкому льду, нет, далеко не по гладкому, а по торосам: повсюду были маленькие гребни от сжатия. Наконец мы добрались до воды - вернее, до тонкого льда. Ходить по нему нельзя, и лодка с треском проламывает его. И грести нельзя, пока не разобьешь этот лед впереди и вокруг лодки. С радостью выбираешься снова на крепкий лед. Но нужно еще втащить лодку. Это тяжелая работа. Затем начинаешь пробиваться вперед по неровному льду. Радуешься, когда доходишь до места, где можно опять спустить лодку. Да, оснований радоваться много, и они часто повторяются, но в промежутках приходится очень сильно огорчаться. Ровно в двух милях от Сатута находится островок. Мы вышли на его берег, чтобы разведать обстановку с пригорка. То, что мы увидели, и то, что сделали, затратив два с половиной часа, заставило нас принять решение. При таком ветре и такой погоде не следует проводить ночи на льду, если есть возможность избежать этого. Мы отправились домой.

Так кончился восьмой день, и с ним ушла надежда.

XLVII. КОНЕЦ ПУТИ

Девятый день; тихо, хорошо; всюду образуется лед.

- Не волнуйтесь, - сказал Иохан, - вы отсюда не выедете еще много дней.

Десятый день; тихо, холодно, лед за ночь немного поломался, но море продолжает замерзать.