Саламина

Она была приятная, тихая, уже зрелая молодая женщина двадцати лет; приземиста, круглолица, славненькая, на взгляд тех, кому нравится внешность гренландок. Нормальная, здоровая гренландская Ева. Если бы не уважение, какое я научился питать к спартанским привычкам гренландских женщин, я почувствовал бы опасения за эдем, в который ввел ее. Вскоре от опасений не осталось и следа. Чем бы она ни занималась в эти дни — скалывала ли лед с потолка, извлекала ли гниющие кости и отбросы из мерзлого болота, служившего полом, сидела ли без дела, дрожа от холода, или бродила по сугробам, чтобы согреться, — она была абсолютно спокойна, довольна и счастлива. Входя в дом, где отовсюду капало, я содрогался и, чтобы подбодрить ее, спрашивал:

— Айорпа? Что, очень плохо?

Она поднимала глаза от работы и, улыбаясь, отвечала.

— Аюнгулак. Хорошо.

Мы восхищаемся жаворонком за то, что он поет летом в небе. Полина могла часами петь в этой пещере.

Еды оказалось маловато, я не рассчитывал, что нас будет двое. На завтрак я готовил рис с пеммиканом или с рыбой, на ужин кашу из овсяной муки, без всего. Тарелок не было, мы ели поочередно из кастрюли. У нас не было ни ложек, ни вилок, и я вырезал деревянную ложку из куска доски.

— Мамапок, — говорила Полина, пробуя кашу, что значит «восхитительно».

В доме никогда не бывало тепло, примус оказался слишком мал. И я не мог держать его зажженным все время, так как керосину Давид привез мало. Через час после того, как гас примус, пол и нижняя часть стен снова замерзали. На Полине было мало одежды.

— Где твоя одежда, Полина? — спросил я.

— Вот, — ответила она, указывая на пару камиков и анорак.

Мы не могли спать иначе, как вдвоем в моем спальном мешке. Если б я галантно отдал его Полине, то, окоченев ночью, все равно заполз бы в него. А если б я и не заполз, никто бы этому не поверил. Мы оба спали в мешке. Попробовали залезть в него одетыми и не смогли. Тогда мы разделись. Два пальца в одном пальце перчатки — вот как нам было тесно, но только так удавалось влезть в мешок. Ночи были адские. Мы поочередно пользовались привилегией с трудом вытащить одну руку и подержать ее снаружи, давая ей остыть, чуть ли не замерзнуть. Это было единственное облегчение. Полина немного спала, но уже не пела.

Я мог бы отослать Полину обратно в день приезда: ни за что на свете я не отослал бы ее! Я ведь писал, чтобы прислали девушку: что ж, вот она. Следует ли приписать Павиа редкое чувство юмора или считать его невероятно умелым торговцем — это к делу не относится. Отослать домой! Полина не пережила бы такого позора. Она отлично знала это и осталась.

Днем она убирала в доме, мыла кастрюлю и ложку, потом бродила кругом и пела. А ночью, следуя примеру моего намеренного бесстыдства, снимала свою жалкую одежонку и протискивалась ко мне в теплый мешок из оленьей шкуры. Бедная, дрожащая, замерзшая, просто закоченевшая от холода, ни на что не жалующаяся эскимосочка. Потом она согревалась, и вместе с теплом приходил иногда сон.

Днем не происходило ничего особенного; погода стояла мягкая, ясная. Над нашими головами простирался глубокий темно-синий свод. Перед глазами высились громадные, испещренные полосами снега склоны гор и открывался единственный узкий вид на уходящую вдаль покрытую снегом поверхность морского льда вплоть до далеких вершин и горной цепи Нугсуака. Над нами вздымалась гора Каррат; темно-красные камни на ее склонах казались золотыми на фоне освещенного солнцем неба. Мы редко уходили далеко, так как снег был глубокий и рыхлый, но какой вид открывался с вершины мыса! Вблизи виднелись изумительные складчатые горные склоны Кекертарсуака, а дальше разворачивалась широкая панорама изломов северных горных цепей. Бледное золото освещенного солнцем снега и синева, там и сям пятно голого черного горного склона, подчеркивающее ослепительное звучание всего остального. Снежная болезнь; может быть, она поражает глаза ради спасения наших душ? Мы вставали засветло и ложились затемно; почти весь день я работал.

У нас побывало два гостя. Первый — охотник, шедший из фьорда Кангердлугсуак, — увидел меня за работой и решил посетить нас. Это был очень несчастный человек. Он рассказал мне, что жена его умерла и дом сейчас пустует; хороший дом с застекленными окнами и печкой. Да, так он и стоит в Нугатсиаке, и никого в нем нет. Долгое время охотник сидел молча.

— Когда-то на Каррате было много домов, — продолжал он, — дома стояли тут и там. Да, одно время здесь было много домов. Теперь только один. Дома, люди, — все пропало.

Я думал, он сейчас заплачет. Бывало, рассказывал охотник, он ловил много тюленей; теперь тюлени не ловятся совсем. Тяжелые времена, тяжелые времена. А сейчас ему нечего есть. Не дам ли я взаймы 25 эре? Если он поймает тюленя, то вернет долг. Если не поймает, то не вернет. Он сказал мне, что его зовут Якобом.

Второго нашего гостя звали Абрахамом. Он привез мне письмо от Саламины, а также двух куропаток; мы устроили пир.