Салат из креветок с убийством

— Дело в том, что неделю назад Рон и двое искусствоведов, экспертов по экспрессионизму, были приглашены в Музей современного искусства для проведения экспертизы рисунка, нарисованного самим Клодом Моне. Кстати, — с подозрением осведомился Хутиэли, — ты знаешь, кто это такой?

— Моне? — удивился Беркович. — Слышал. И видел тоже. У Наташи есть несколько альбомов… Скажу честно, я в этом ничего не понимаю, мне больше нравятся Рафаэль, если из итальянцев, а из русских — Левитан.

— Левитан — русский? — в свою очередь удивился Хутиэли. — Странно, чисто еврейская фамилия.

— Русский, — подтвердил Беркович, не став вдаваться в подробности. — Так что этот Моне?

— Видишь ли, в Израиле на прошлой неделе гостил известный французский коллекционер Морис Дорнье. Он привозил в галерею Шенкин десятка два рисунков экспрессионистов. Один из рисунков, нарисованный этим самым Моне, приглянулся работникам Израильского музея. Там какая-то еврейская тематика, я сам не видел, врать не стану. И музей пожелал этот рисунок приобрести. Дорнье назвал цену, поторговались и сошлись на семидесяти тысячах шекелей. Естественно, провели экспертизу, два искусствоведа подтвердили, что рисунок подлинный. Рона пригласили тоже — не как искусствоведа, конечно, но как большого специалиста по почеркам. Ему показали подлинники подписей Моне, он сравнил их с подписью под рисунком и удостоверил идентичность. Короче говоря, все были довольны и сделали то, что обычно делают эксперты в таких случаях — все трое расписались на оборотной стороне рисунка. После чего рисунок занял свое место в экспозиции, где и пребывал благополучно до конца прошлой недели. Ты слушаешь меня?

— Слушаю, конечно, — сказал Беркович, который все это время продолжал читать с экрана достаточно занудный текст протокола. — Хотите, чтобы я повторил все, что вы сказали?

— Хотелось бы, — буркнул Хутиэли.

— Пожалуйста. “Видишь ли, в Израиле на прошлой неделе гостил известный французский коллекционер Морис Дорнье. Он привозил в галерею“…

— Стоп, хватит! Почему ты скрывал свой талант? И сколько текста ты способен воспринять на слух?

— Честно говоря, не очень много, старший инспектор, — признался Беркович. — Хорошо, что вы остановились, я уже начал было сбиваться.

Он оторвал, наконец, взгляд от экрана и потянулся.

— Дурацкий допрос, — сказал он. — Ничего не доказали, наркотик не нашли. Не понимаю, почему нужно было задерживать этого Гольмана…

— Отвлекись от Гольмана, — раздраженно сказал Хутиэли. — Тут речь о семидесяти тысячах шекелей, а не о травке для завсегдатаев рынка!

— А что с этими шекелями? — удивился Беркович. — Музей отказался платить?

— Нет, конечно!

— Тогда в чем проблема? Я так понимаю, что не в подлинности рисунка?

— Именно в ней, — подтвердил Хутиэли.

— Каким образом? Вы же сказали, что рисунок смотрели два эксперта плюс Рон, который на графологии собаку съел.

— Ты будешь слушать или комментировать? — вежливо осведомился Хутиэли.

— Слушаю, — улыбнулся Беркович.

— Итак, — продолжал Хутиэли, — после экспертизы рисунок был возвращен в экспозицию и висел до конца недели. На исходе субботы Дорнье вернулся во Францию вместе со своей коллекцией. А проданный музею рисунок был помещен в сейф хозяина галереи — разумеется, под расписку и со всеми предосторожностями. В воскресенье из музея приехали два сотрудника и охранник, директор-распорядитель галереи лично передал им рисунок. А вчера, в понедельник, разразился скандал.

— Рисунок оказался подделкой?

— Ты верно понял ситуацию, — подтвердил Хутиэли.

— А подписи? Подписи экспертов и Хана тоже подделаны?

— Вот тут-то весь парадокс этой истории. Подписи подлинные! Те же эксперты, которые осматривали рисунок на прошлой неделе, осмотрели его вновь, когда сотрудники привезли этого Моне в музей. Они были шокированы. По их словам, подделка настолько грубая, что не заметить ее мог бы только студент первого курса. И что поразительно — на обратной стороне этой грубой подделки стоят их подписи! Позвали Хана, и он это подтвердил. Он и свою подпись узнал — без всяких сомнений. Получается, что у всех троих было затмение рассудка, когда на прошлой неделе они удостоверяли своими подписями, что подделку рисовал сам Моне!

— Да, — протянул Беркович. — Действительно, конфуз. Представляю, как сейчас Рон рвет на своей голове остатки волос.

— Черт с ними, с волосами! А профессиональная репутация?

— Подменить рисунок…

— О какой подмене ты говоришь? — рассердился Хутиэли. — Только что ты ссылался на замечательную память. Ты что, не помнишь? Я сказал: на одной стороне листа поддельный рисунок, а оборотной — настоящие подписи экспертов и Хана! Настоящие, и от этого факта никуда не уйдешь!

— Во Францию сообщили?

— Что сообщать? Когда Дорнье был здесь, три человека в его присутствии удостоверили подлинность рисунка. Вариантов, как ты понимаешь, всего два. Либо за эти дни кто-то стер рисунок Моне и нарисовал свой, либо у экспертов и Хана было помрачение рассудка. Первое предположение — чушь, а второе — бред.

— Следовательно, — сказал Беркович, — существует третий вариант, который вы не рассматривали.