Салават Юлаев

«Сколько бедствий ещё в руке у аллаха! Неужели же все их обрушит он на голову одного старшины?! Чем прогневал я милость божью? — думал Юлай, глядя в угасавшие синие огоньки. — Прежде купцы отнимали у нас леса и степи, теперь добрались до наших домов, до отцовских могил, и никто заступиться не хочет… Или напрасно царица дала мне свою медаль? Сам соберусь в Питербурх, поеду к царице молить… Все расскажу царице!..»

— Идите ложиться, пора, — сказал старшина сыновьям. — Утром, после молитвы, станем царице писать.

— Нечего ей писать! Чем царица поможет! Гнать надо волков! Ты позволь, мы прогоним!.. — горячо заговорил Салават.

— Молчи, Салават! — остановил старшина. — Сам знаешь, что против русских нельзя идти с голыми руками. У них порох, а у нас его нет!.. Это прежде могли мы бороться, когда порох и ружья были у нас, когда кузнецы у нас жили, ковали оружие. А теперь мы не можем драться!..

Салават, видя красное, напряжённое лицо отца, ставшее ещё краснее от блеска пламени, уже пожалел о своих словах. Юлай ушёл в кош, ворча, что башкиры живут, как собаки, что вот ещё придёт день… Но никто не слыхал, про какой день говорил он, потому что кашель сдавил его грудь, а войлочный полог коша заглушил его последние слова и закрыл его сгорбившуюся, вдруг постаревшую спину…

Салават поглядел ему вслед с болью. Сулейман молча усмехнулся, встал и пошёл в свой кош. Ракай заметил:

— Ты, Салават, вечно кипишь, как бишбармак на огне. Пора быть постарше — ты ведь женат!

Он пошёл в сторону от костра, а Салават ещё долго глядел на потухшие угли и слушал ночную степь.

* * *

Степь лежала, поросшая ковылём, усеянная камнями. Молчаливая и просторная, она лежала, как тёмное отражение ночного неба.

Бесшумно махнула крылом над головою Салавата низко летящая ночная птица, где-то вдали заржал конь, ему отозвались тревожным лаем собаки, и снова всё стихло, только журчание струящейся по камням речушки нарушало мирную тишину просторов.

И в этой тиши родилась в душе Салавата новая песня. Он пел о том, как спокойно лежала сонная степь, как спали сладкие воды озёр и во сне жевали стада сочные травы, как в тумане дремали вольные табуны и свет месяца плыл над ними в безмолвном просторе, но вот налетела беда, словно буря прошла над цветущей страной, все губя и сметая.

Грудь Салавата щемило болью от этой песни.

Звенит пила, стучит топор,
Лопаты режут глуби гор,
Упали травы под косой,
Пчела отравлена росой,
Иссох родник, ревут стада,
Горька озёр вода…
Ай, померк мой свет!.. —

заключил Салават.

Он почувствовал стеснение в горле. В досаде сломал он курай о колено, бросил его в костёр. Сухой камыш вспыхнул живым огоньком, и пепел его быстро сдунуло налетевшим ночным ветерком.

— Сгорела тоскливая, глупая песня! — сказал Салават. — Хорошо, что никто не слыхал этих вздохов… Пусть родятся новые, сильные песни!.. Лучшие песни Мурадыма-батыра родились в битвах и звали в битвы жягетов…

И, отойдя от костра, Салават громко запел в спящей степи удалую песнь Мурадыма:

Если хочешь славным быть,
как Мурадым,
Будь всю жизнь душой
и сердцем молодым.
Время юности удало проводи.
В тучах Нарс-гора белеет впереди.
Недоступной для тебя не будет высь.
На коня! Присвистни. Смело мчись!

На кошмах в глубоких мягких подушках спала маленькая жена Салавата. Он лёг и не тревожил её сна. Горячие мысли о подвигах волновали его и не давали заснуть, но даже, когда заснул Салават, во сне видел он войну и бешеную скачку в погоне за русскими и кричал ночью, пока Амина не растолкала его.

— Ты кричал, Салават, — объяснила она, — скрипел зубами, мне страшно стало…

— Спи, спи… Это, верно, джинн прилетел и тревожил меня. Всё прошло! — успокоил он, торопясь остаться наедине с воспоминаниями о своём сновидении…

Но заснуть Салават уже не мог, в нетерпении ожидая утра.

Он задумал великое, богатырское дело…

На рассвете по степи застучали копыта коня. Чуть склонившийся набок всадник промчался по дну широкого лога, проскакал стремительно по степи и остановил коня у кочёвки старшины Юлая. Здесь он соскочил с седла. Разбуженный топотом, вышел сонный Юлай и зажмурился от первых слепящих лучей утреннего солнца, прыснувших ему в лицо.

— Что опять, Салават? — спросил старшина. — Что снова стряслось, что примчался так рано?

— Атай, ведь я натянул лук Ш'гали-Ш'кмана. Мне будет во всём удача… Я соберу молодёжь, подниму на гяуров… Наша земля, не дадим им строить!.. — горячо заговорил Салават. — Пусти нас!..

Юлай молчал. Два раза уже когда-то он посылал людей, и два раза была драка на месте постройки подсобных деревень Сюмского завода, когда твердышовским заводам не хватало места на купленной у него земле, но драки не помогли…