Салюки

Восстановили через две недели.

За что – не помню. Слишком долог век,

И слишком густо валит вечный снег,

Качая Оружейный переулок.

Мой одноклассник, пожиратель булок,

Впоследствии счастливый гражданин

Неведомого штата Алабама,

Под снегом весь, как под вуалью дама,

Сквозь снег несется с горки на заду

В семидесятом, кажется, году.

Лет сто назад, а может, и вчера,

Я из сапог выскребываю льдинки.

Он машет мне из глубины двора,

И варежка свисает на резинке.

Молчи, корнет, там вечность позади,

Там темнота за каждым поворотом.

Лишь лампочка в парадном криворотом

Горячая, как крестик на груди.

Опять петит. И далее – двойник,

Романсовый, которого забыли.

Бобровый воротник в алмазной пыли…

Ох, этот мне бобровый воротник!

И муфточка, и сани, и румянец,

Усы корнета где-то у виска.

Мне, пионерке, не носили ранец.

Я им дралась. Весна была крепка.

Шибала в нос, как квас и газировка.

Сухой асфальт. Кроссовки. Стометровка.

На улице Ермоловой свистит в ушах весь мир,

Как соловей над речкой,

Как паровозик, как сверчок за печкой,

Как на дежурстве милиционетр.

Я обгоняю всех на сантиметр.

И вот стою у финиша одна.

Петит окончен. Выпита до дна

Честь двойника. О, Боже, честь девичья!

И, позабыв про клятвы и приличья,

Корнет слинял на огненный Кавказ.

Тут передали музыку как раз

Печальную откуда-то из Кельна.

Романсовый двойник, тебе не больно

Лежать в земле, как пузырьку в стекле,

Как в янтаре пчеле замысловатой,

Такой красивой и невиноватой?

Но прошивают точки и тире

Твою, двойник, лирическую тему,

Как швейная машинка маркизет.

От А до Я, или от А до Z,

Все точки и тире долбят мне темя.

Бобром оборотился воротник,

Ушел в леса, завел себе бобриху,

Но браконьеры подстрелили их,

А вражий голос стерся и затих

Под Пахмутову, радостну и лиху.

Привет тебе, романсовый двойник!

Смешно и неуютно в этом мире.

Мне двадцать два. Мне дважды два четыре.

Мне только век. Век короток, как миг.

1983

* * *

«Плотный жар перед закатом…»

Плотный жар перед закатом,

Гул волны, обрывки блюза.

На булыжнике покатом

Испаряется медуза.

Город нежится в июне,

Сытый, глянцевый, пригожий,

Майки «Маде ин Сукхуми»,

Груды бус и босоножек.

Лавки, лавочки, лавчонки,

Фото в шлапе и на фоне.

Дух лавашный, дух перченый,

И собаки ростом с пони.

Кофевара взгляд миндальный,

Полосатые подтяжки,

Для кофейного гаданья

Перевернутые чашки.

Небо чисто и высоко,

Вспыхнул день, и был таков.

Мальчик в банку из-под сока

Собирает светляков.

1983

Из цикла «Комната»

* * *

«Сначала было Слово. Нет, клопы…»

Сначала было Слово. Нет, клопы

За серобурмалиновым паласом.

Соседка тетя Маня жарит мясо.

На цыпочках в кладовке ходит ПЫ.

ПЫ ходит, и ложится Мягкий знак

На лоскутки, на Л, на лисью шапку,

Летает моль, и лысины в меху,

И лыжной палки вздернутая лапка,

И лампочка лимонная вверху.

Все мелочи, младенчества дары,

В карманах дыры, драные коты.

Кромешного младенчества дворы,

Чудачества чердачной темноты.

И что за страсть – себя припоминать

В подробностях, пригодных для кладовки?

Слова обноски и слова обновки

Стократным повтореньем доконать

До ломоты в висках, до тошноты,

До обморока, до потери смысла.

Такая тишь над городом повисла,

Что слышно, как потрескивают сны,

Как черные стволы напряжены,

Как листья тополиные прохладны.

Топорщится асфальт от тишины,

И лопается лампочка в парадном.

Мели, Емеля, подбирай слова,

Грызи свой торопливый карандашик.

День кончился. Душа твоя жива.

Тебе светло и страшно до мурашек.

1984

* * *

«Маменьку сани от нас увезли…»

Маменьку сани от нас увезли,

Снег повалил, звали к чаю, я плакал.

Нянино зеркало прыгнуло на пол,

Тихо осколки светились в пыли.

Няня крестилась, шептала: к беде!

Папенька хмур, и теперь уж надолго.

Маменька в шубке, конечно, продрогла,

А на ночлег остановится где?

Поле, да поле, да снег без конца,

Дальше леса, а за ними столица,

На подоконнике тень шевелится,

Папенька не поднимает лица.

Ходит в халате, ладони, как лед,

Грубой щетиной оброс некрасиво.

А в кабинете шкатулка поет

Кислую песенку про Августина.

1983

* * *

«А за ребенком приглядит луна…»

А за ребенком приглядит луна,

Веселая и ласковая нянька

С округлою улыбкой акварельной.

Он спит, и проплывают сны его

В продолговатой лодочке ладони

По озеру цветастому подушки.

А в комнате развешаны портреты

Мужчин и женщин, любящих ребенка,

Старух и стариков, его не знавших,

Но ждавших до последнего дыханья,

Оставшегося в теплых половицах

И в шепоте заплаканного сада,

В следах, оборванных на середине

Аллеи, словно шедший человек

Поднялся в воздух здесь и улетел.

А за ребенком приглядит луна.

1985

* * *

«Весенний ветер. Все прекрасно…»

Весенний ветер. Все прекрасно.

Простой вальсок ночей и дней.

И не близка еще развязка,

Но уж известно, что у ней

Глаза неласкового цвета.

Дрожит какая-то планета

За свежевымытым окном.

Что в этом городе больном

Теперь ночами происходит?

Сырыми спичками соря,

От фонаря до фонаря

Печальный алкоголик ходит,

Ночной интимный баритон

Поет о сбывшейся надежде,

Все у него «любовь и вновь»,

Сочится из Ливана кровь,

И ясно каждому невежде,

Что это давит Вашингтон.

От англицких морских знамен

Темно в свободной Аргентине.

Там якоря на теплой тине.

Там на Мальвинских островах

Тоска такая… В кружевах

Гуляют чуждые прибои.