Салюки

– Нельзя столько есть, – сказала я сердито, – в твоем возрасте толстым быть вредно, опасно, понимаешь?

Вася еще раз гавкнул, громче. Он возражал мне, он считал, что есть надо, когда хочется и сколько хочется. Я сдалась, положила ему в миску творогу и несколько печеньиц. Он помахал хвостом, улыбнулся, вылизал миску дочиста за минуту и принялся жадно лакать воду.

Вася в свои шестнадцать собачьих лет, равнявшихся примерно ста десяти человеческим годам, выглядел отлично и не страдал отсутствием аппетита. О недавнем нападении стального чудовища он почти забыл, ранка быстро зажила, только на лестничной площадке, в ожидании лифта, он поджимал хвост, прижимался вплотную к моей ноге, слегка подрагивал. Кобеля бойцовской породы мы больше никогда не видели, он исчез, вместе с охранниками и странными соседями.

Я залила чайные пакетики кипятком, вернулась в кабинет с двумя стаканами. Вася вернулся вместе со мной, сел на коврик у ног Агапкина и положил морду к нему на колени. Старик взял стакан, поблагодарил легким кивком, отхлебнул, сморщился.

– Горячо, пусть остынет немного. – Он осторожно поставил стакан на маленький столик у дивана и погладил Васю своей невесомой сморщенной рукой. – Смотри, твой пес привык ко мне.

Вася улыбался во всю пасть, глухо постукивал хвостом по ковру и, когда старик переставал его поглаживать, требовательно подкидывал носом его ладонь.

Меня слегка зазнобило. Я закурила, сделала музыку погромче и, ни слова не говоря, стала вычитывать написанные страницы. Я не смотрела на старика, но затылком чувствовала его присутствие, слышала стук Васиных лап. Мой пес крутился вокруг своей оси, перед тем как улечься. Глупая собачья привычка, глупая, но древняя. Они так крутятся, чтобы примять траву, хотя никакой травы нет, под лапами паркет и потертый коврик.

– Коба был слишком осторожен и хитер, чтобы пойти на прямое сотрудничество с охранкой, – произнес Агапкин, хлебнул еще чаю, взял печенье и продолжал говорить с набитым ртом, – думаю, он довольно рано расколол Малиновского, стал использовать его, а через него – охранку. Сдавал тех, кого ему было нужно сдать, и одновременно облегчал свою участь при арестах, ссылках, побегах. Решал свои проблемы чужими руками, не подставляясь, не подвергая себя опасности. Он так всегда поступал. Охранке он был, безусловно, полезен как перспективный источник информации и потому имел привилегии.

– То есть вы считаете, он мог перехитрить таких волков, как Белецкий и Еремин? – спросила я и взглянула наконец на старика.

Старик допил чай, вытер губы платком. Вася спокойно спал на коврике у его ног. Из моего ноутбука звучал саксофон, и на фоне музыки все выглядело вполне реально, как жизнь, а не как придуманный сюжет.

– Коба мог перехитрить кого угодно, – усмехнулся Агапкин, – охранку ему удавалось водить за нос до лета 1913-го, наконец им надоело, его отправили подальше, он четыре года смирно отсидел в своей последней ссылке. Но даже там у него остались кое-какие привилегии. А потом, через много лет, уже после смерти, ему удалось одурачить, выставить на посмешище первого своего биографа Дон Левина и многих других, вступивших в эту дискуссию.

– Обидно, что Дон Левин, неглупый, честный человек, угодил в такую дурацкую ловушку. В общем, я его понимаю, так же как и беднягу Сиссона.

– Магия документа, бумажки. – Агапкин тяжело вздохнул. – Коба знал в этом толк. Ты как то спросила меня, зачем столько усилий тратилось на выбивание признаний.

Да, это действительно не давало мне покоя. Целая армия специалистов трудилась неустанно, чтобы очередной невиновный признал себя шпионом, вражеским диверсантом, членом тайной антисоветской организации, готовящей взрыв Кремля, убийство товарища Сталина. Обвинения и признания выглядели абсурдно, и ради чего тратилось столько сил на аккуратную фиксацию этого абсурда в документах? Что, не могли так расстрелять? Или подписи подделать?

– А вот не могли, – медленно промурлыкал Федор Федорович, – бумажка необходима, понимаешь? Документ! Оська Корявый создавал свою историческую реальность, бумажную, с бланками, подписями, печатями, все как положено. Нужные ему документы становились подлинными, ненужные – поддельными. Внутри этой бумажной реальности ему фантастически везло, он, ничто, уголовник Оська Корявый, становился всем, великим вождем товарищем Сталиным. То, что работало на пользу этой реальности, было хорошо. То, что могло ей навредить, было плохо и при возможности уничтожалось любыми средствами. Помнишь замечательную алхимическую формулу? «Если вам кажется, что вы что-то поняли, что текст и сюжет вам ясен, вы заблуждаетесь, вы имеете дело с ложью и надувательством. Только когда вы совсем перестанете что-либо понимать, вы приблизитесь к настоящей тайне и подлинному пониманию».

Формулу Евгения Филалета я постоянно держала в голове, пока читала все, что сумела отыскать о ранних годах жизни Кобы.