Саломея

— Помилуйте, матушка, у меня уж и подвода была готова, а тут вот как черт навязал обузу. Да уж будьте уверены, что то само по себе, а это само по себе; я только буду вас просить, чтоб Иван Иванович приказал взять ее у меня с рук долой.

— Дунька! — крикнула Авдотья Матвеевна, — сбегай-ко скорей… Э, да вот он идет.

— Это чтo за человек? — спросил Иван Иванович, входя в комнату.

Мы не станем описывать наружности Ивана Ивановича, чтоб читатель сам себе вообразил в мундирном сюртуке добрейшую наружность, не совсем уклюжую, на которой время исказило уже все черты доброты, так что с первого разу можно было подумать, что Иван Иванович и сердит, и привязчив, и невесть что еще. Дорофей низменно поклонился, а отвечала за него Авдотья Матвеевна:

— Ты не узнал управляющего имением Александра Ивановича Брусницкого.

— А! ну, что скажете?

— Ничего, сударь Иван Иванович; привез кой-что гостинцу вашей милости.

— Спасибо, спасибо; а чего привезли?

— Ну, что привез, то и привез; а вот лучше поговори-ко с ним, у него просьба до тебя.

— Да, батюшка Иван Иванович, не оставьте вашей милостью: вещь пустая, да я больно перепугался.

— Что такое? говори.

— Изволите ли видеть, ехал я третьёва-сь или, бишь, четвертого дня…

— Постой, постой, я расскажу, что тебе трудиться в другой раз; вот видишь, Иван Иванович, Дорофей Игнатьич ехал себе в деревню через лес, где разбойники водятся…

— И не думают водиться! — пробормотал Дорофей про себя.

— Вдруг бежит баба какая-то и кричит: «режут!»

— Постой, матушка, — перервал Иван Иванович, — нечего и продолжать, я вижу, что тут дело касается до исправника, а не до меня.

— Да дай, батюшка, кончить! так и рвет с языка!

— А пожалуй, говори, только я вижу, что дело до меня не касается.

— Вот видите ли, сударь, я вам доложу в коротких словах, — начал было Дорофей.

— Позволь уж мне досказать: не люблю, начав слово, не кончить… Изволишь видеть, он спас бабу от разбойников да привез домой, а оказалось, что она сумасшедшая, не ест, не пьет…

— Все-таки надо освидетельствовать; а что, я, что ли, поеду в уезд свидетельствовать?

— Да дай кончить! — сердито произнесла Авдотья Матвеевна.

— Она, сударь, умерла было! — начал было Дорофей.

— Свидетельства-то, или, как бишь, следствия-то, он и боится, — перервала Авдотья Матвеевна, — так для этого и привез ее сюда.

— Куда? — спросил Иван Иванович.

— Куда! сюда, говорят тебе!

— То есть к нам? ко мне? пошел, брат, пошел, а не то я проводить велю!.. мертвую привез из уезда в город, в мой квартал, свалить беду на мою шею!

— Помилуйте, живехонька, сударь, она только больна.

— Все равно!

— Выслушай прежде, да потом кричи!

— Позвольте уж мне, матушка Авдотья Матвеевна, рассказать, в чем дело.

— Рассказывай! ты думаешь, он тебя лучше поймет?

— Только не извольте гневаться, батюшка Иван Иванович… дело, сударь, пустое…

При этих словах Дорофей вынул из кармана бумажник, отвернулся немножко из учтивости в сторону.

— Дело, сударь, пустое…

И Дорофей рассказал, что спасенная им женщина, верно, какая-нибудь беглая или сумасшедшая, заболела опасно, и он, из боязни, чтоб она не умерла и не завязалось из этого следствие, привез ее в город с тем, чтоб попросить Ивана Ивановича взять ее в часть.

— Нельзя, любезный друг, нельзя! — сказал Иван Иванович.

— Ах, батюшка, да отчего ж нельзя? — крикнула Авдотья Матвеевна.

— Ты, матушка, с ума сошла! тело поднято в уезде, а не на улице, да если б и на улице, да не в моем квартале, так мне плевать на него.

— Помогите, батюшка, посоветуйте, как мне быть… да если б тело, а то не тело, ведь она еще живехонька…

Дорофей положил что-то на стол и низко поклонился.

— Чудные вы люди, — оказал Иван Иванович, смягчив голос, — добро бы это случилось в моем квартале, ну, тогда бы знали, как поступить.

— Ах, боже мой, да она теперь в твоем квартале и есть! Кто ж знает, что. она привезена, — сказала Авдотья Матвеевна, удивляясь, что муж ее из пустяков делает затруднения.

— Лежи она на улице, дело другое, дозор бы поднял — и

прямо в часть!

— Слушаю, Иван Иванович, Так уж я исполню, как изволили сказать… потороплюсь.

— Ну, ну, ладно; да смотри, брат, мы только про то и знаем.

— Уж известное дело, — сказал Дорофей, поклонился и вышел вон.

Подвода стояла у ворот, он велел въезжать ей на двор; а его собственная тележка стояла в отдалении,

— Ты ступай, Кузька, да помоги Петрухе сложить с воза куль и мешки; а я сам сдам ее в больницу. Ступай.

Кузька пошел помогать Петрухе, а Дорофей вскочил на тележку и погнал коня в переулок, потом через улицу и опять в переулок. Тут была глушь; с обеих сторон заборы тянулись до другой части,

Дорофей приостановился, посмотрел, нет ли кого, выскочил из тележки, вытащил из нее бедную Саломею, сложил подле забора и — был таков.

Иван Иванович, утомясь после дневных трудов, понесенных на пользу ближнему, по выходе Дорофея стал раздеваться и, ложась уже в постелю, вспомнил, что надо послать дозор в глухой переулок, нет ли там чего-нибудь, и велел кликнуть к себе хожалого.

— Ты, братец, обойди же квартал дозором, чтоб все было в исправности, да глухие-то переулки обойди хорошенько, слышишь?