Собравшись с духом и подстрекаемый Андреем Павловичем, он, наконец, решился объявить Дарье Ивановне задушевное желание сочетать судьбу свою с ее судьбою.
«Теперь прекрасный случай, — думал он, — начну с благодарности за участие ко мне и за оказанную помощь, а потом и объявлю… Ну, с богом!»
И вот Фирс Игнатьич, разодевшись и прихолившись, отправился на половину хозяйки. Вошел и смутился, поцеловал ручку, сел и молчит. Дарья Ивановна, предчувствуя решительную минуту, также была смущена и тяжело дышала.
— Дарья Ивановна, — начал, наконец, Фирс Игнатьич, — я столько вам обязан, что уж и не знаю как благодарить.
— Помилуйте, Фирс Игнатьич, какая благодарность, вы как родной у меня, — отвечала Дарья Ивановна.
Фирс Игнатьич глубоко вздохнул.
— Если б я был так счастлив, — начал он; но на беду Дарья Ивановна чихнула.
— Желаю здравствовать!
— Покорно благодарю! Вот видите ли, что правда? Покойный мой муж необыкновенно как… Ах, дура, что это я? — прибавила про себя Дарья Ивановна, спохватившись.
— Что изволили сказать? — спросил Фирс Игнатьич.
— Ничего… так, я вспомнила… Ах, ты господи! — И Дарья Ивановна смутилась.
Приятная наружность Фирса Игнатьича вдруг обратилась в суровую. Это заметила Дарья Ивановна. «Ах, дура я, дура! — подумала она, — все дело испортила!»
И на глазах ее невольно выступили слезы.
Фирс Игнатьич посмотрел и вздохнул.
— Не угодно ли в пикет? — сказала Дарья Ивановна, желая отвлечь разговор от всех возможных воспоминаний.
— Если прикажете!
Но о предложении Фирс Игнатьич уже ни слова.
— Нет, брат, — сказал он на другой день Андрею Павловичу, — какое тут предложение, когда по сию пору только что вспомнит о муже, тотчас и слезы на глазах.
— Ей-ей, вы ошибаетесь!
— Нет, любезный друг!
— Ну, позвольте мне за вас объясниться с Дарьей Ивановной.
— Нет, это неловко! Спасибо, брат, у меня у самого язык есть, да дело не в том!
После усильных просьб и убеждений Фирс Игнатьич согласился, наконец, чтоб Андрей Павлович был его сватом. Дело решилось; однако же и тут, в минуту объяснений, Дарья Ивановна дала промаху: некстати упомянула о муже и заплакала; но по простоте души тотчас же призналась, что она плачет не об нем, а с досады на себя.
Когда душа в человеке расцветает, все вокруг него начинает цвести. Домик Дарьи Ивановны как будто снова оделся цветом: крыша покрылась железным листом, стены законопатились, снаружи обились новым тесом, внутри обклеились обоями. Помолодели и Фирс Игнатьич и Дарья Ивановна, точно как будто кто обшил их новым тесом, обклеил алыми обоями — весело смотрят, как все приходит в порядок, строится по обшей их мысли. О Наташеньке и Андрее Павловиче нечего и говорить. Наташенька тралла-ла, тралла-ла по комнате от радости, а Андрей Павлович то и дело: голюпцик мой, потялуй меня! Словом —
А в городе не одна уже, а все дамы говорят: «Я говорила, что Фирс Игнатьич не даром стоит на квартире у Дарьи Ивановны!»
Вот уж назначен и день свадьбы. Вдруг почтальон приносит Дарье Ивановне повестку: письмо со вложением
Там сам почтмейстер встречает и принимает ее под руки, помощник провожает, а почтальоны почтительно кланяются.
— Изрядная сумма! из Шклова! — сказал почтмейстер, разрезывая толстое письмо с пятью печатями и вручая ей.
— Господи, боже мой! от кого ж это из Шклова?… «Любезная тетушка… с год назад вы писали ко мне… просили прислать… тогда у меня, ей-ей, ничего не было… Теперь очень рад служить вам…» — Вася!.. ах дорогой мой Вася! — проговорила Дарья Ивановна, едва переводя дыхание.
— Верно, вам на свадьбу подарок?
— От племянника, — отвечала Дарья Ивановна.
— Наташа, Наташа! — вскричала она, прибежав домой. — Смотри-ко! читай!
Наташа стала читать письмо.
— Голубчик мой! — вскричала Дарья Ивановна, когда Наташенька прочла: «Вы да Наташенька — только и родных у меня!» — кто бы подумал, что из такого повесы выйдет порядочный человек? ну?
— «Наташеньке я везу жениха…» Черт с ним! — вскричала Наташенька, — вот еще!
— Ах, да читай, Наташа, навязывать не буду!
— «Моего приятеля, графа…»
— Графа! — вскричала Дарья Ивановна, — вот тебе раз!.. Ах, голубчик мой! графа!.. скажи, пожалуйста!.. вот, кто бы ожидал!
— Черт с ним, маменька, с графом! — сказала Наташенька, бросив письмо и заплакав.