Музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина Разводы краски на матовом стекле палитры, как мысли, блуждающие в темноте, не сформулированы в слове, не высказаны на холсте. Молчание сосредоточенной души, качающейся в зыбкости тиши, нанизывающей последнее звено воспоминаний, которым не дано еще раз в полной мере воплотиться. Воспоминания налипшая на руки глина; и как гончарный круг - круг света, выхваченный лампой на столе, там, в темноте, над ним рождалось чудо, - невидимые нити кружением веретена сплетались в тоненький узор. Предметы обихода, разложенные на столе, один с другим сцепляясь, как слова в строке рождают стих, как колыбель баюкает ребенка, несли в себе под покрывалом формы чувство, которое в телепатическом сеансе струилось между пальцами руки и застывало на холсте прекрасной маской. И в гробнице, в которой Лазарь погребен, звучали осторожные шаги, и кто-то вглядывался в лица, читая летопись времен. Uliss
Сонное небо угрюмо глядит В проснувшееся окно, Будет еще один день прожит, Но канет и он на дно. А окна наивные будут опять Распахиваться и краснеть, Холеному солнцу восторги слать И трепетно так звенеть. Его освещенство, чахоточный день, С румянцем во весь горизонт, Презрительно бросит к ногам моим тень Тюремный скупой рацион. Обняв ее нежно, к закату приду И в бездне ночной утоплю, Наутро я новую тень найду, Чтоб снова сказать ей :"Люблю!" Spiritus
Любовь Существ рвало. Легко и не горько. Обласканные горла и носоглотки перестроились в режим санкционированного сострадания. Рвало бордовыми лепестками и пыльцой, водой повышенной плотности, остатками губ. Сотрясало в великолепном инсайте самоотдачи. Пахло электричеством, оранжевыми духами, сальными волосами. Рвало пряностями, буднями Индии, тяжелым сном, лазурным семенем, ритуальной кровью. Рвало отчаянно. По-доброму булькало. Дети трогали руками переливающиеся пузыри и потом не болели. Ночью рельефная жижа люминесцировала. Можно было тайком пробраться в места ее скоплений и натереть себе веки, соски и лобок теплым невиданным месивом. А потом всю ночь претерпевать волнующие эманации. Привыкнуть к наслаждению, лететь сквозь простыню, под землю, к предкам в тартарары. Старики прилипали к стенам со стаканами и слушали милую песнь преодоления тошноты и торжества чистого потока. Глаза их облегченно мигали во время пауз и таращились, когда песнь переливалась в балладу. Рвотные звуки сопровождали чудеса. В разгар ночи ритм заметно стихал. Убаюкивающие мелодии стекали с белых сгустков воздуха. Медленно, ложью, стихотворным размером. Посыпались стаканы. Старики упорно засыпали на осколках. Утром сонные дети с капризной вялостью тянули из липкости луж мерно умирающих существ. За хвосты. Хвосты слабели во время рвотного цикла и часто не выдерживали - рвались у основания. "Папа! Побрей хвост!" Папа брил. Получался шикарный холодный червяк. Иногда гусеница. Поостывшие смеси рвотного сока, горя и воздуха соскребали ножиками. Полученным веществом обрабатывали порезы, а также заливали в носовую полость, отчего лицо приобретало симметричность. Истощенные трупики представляли собой почти лишь шкурку. Она горела без запаха. Фиолетовые слипшиеся вихры сначала пушились, потом плавились. Прах исчезал под лунным светом.
viveur
Закончились миндаль и шоколад. В глазах -- болезнь, а на губах - остатки вкуса. Последний сладостно-соленый вклад, и время с шеи рвать цепочку черных бусин. Событий и ночей жемчужный блеск исчез в пыли, как ценность всех предсонных истин. Осталось лишь услышать нитей треск, увидеть след обид смешных усопших листьев. * * * Фото Чудовищный, покрытый тьмой и схожий с Вием Смотрел на впавшую в изгиб с бильярдным кием. Укус во взгляде привлекал, а роскошь позы Внесла стеснение и сласть метаморфозы.
viveur