Сальтеадор

У женщины – портрет был поясной – корона была какая-то фантастическая, словно у восточной царицы, а цвет лица смуглый, как у южанки. Взглянув на картину, всякий, кто видел Хинесту, вспомнил бы о юной цыганке, а если 6 эта прекрасная девушка была тут же, рядом, то зритель невольно обернулся бы и посмотрел на нее, сравнивая произведение художника с творением божьим, и нашел бы между ними разительное сходство, хотя сразу было видно, что Хинеста еще не достигла возраста оригинала.

Над короной было начертано: «La reina Topacia la Hermosa», что в переводе означает: «Королева Топаз Прекрасная».

На голове мужчины, одетого в великолепный костюм, был черный бархатный берет, а поверх – королевская корона; длинные светлые волосы, прямыми прядями обрамлявшие щеки, и бело-розовый цвет его лица контрастировали со смуглым лицом женщины, а голубые глаза, ласково смотревшие на вас с портрета, говорили о том, что он уроженец Севера, причем он был так же прекрасен, как и женщина, – каждый был хорош по-своему. И он, и она заслуживали лестных эпитетов, неотделимых от их имен, – прозвища были почти одинаковы.

И тут была надпись: «El rey Filippo el Hermoso», что означает: «Король Филипп Красивый».

Фернандо осмотрел пещеру, взгляд его на миг остановился на ложе из мха, на мадонне и застыл на двух портретах.

Молодая девушка почувствовала, что Фернандо рядом, даже не услышав его шагов; она обернулась в тот миг, когда надевала перстень и прятала пергамент на груди.

И вот с улыбкой, достойной принцессы, предлагающей гостеприимство в своем дворце, она сказала:

– Входи, Фернандо, и ты превратишь гнездышко горлинки в гнездо орла.

– Но скажи скорее, горлинка, что же это за гнездышко? – спросил Фернандо.

– Здесь я родилась, – отвечала она, – здесь меня вскормили, здесь я выросла. Сюда прихожу порадоваться или поплакать всякий раз, когда счастлива или в горе… Ты ведь знаешь, что всякое существо хранит беспредельную любовь к своей колыбели.

– О, мне это хорошо известно. Ведь я два раза в месяц с опасностью для жизни навещаю мать и провожу с ней час-другой в той комнате, где я родился. – Фернандо прошел в глубь грота. – Хинеста охотно ответила на мой первый вопрос, быть может, она ответит и на второй?

– Спрашивай, я отвечу, – согласилась цыганка.

– Чьи это портреты?

– А я-то думала, Фернандо, что ты горожанин… Значит, я ошиблась?

– Не понимаю.

– Разве Фернандо неграмотен?

– Разумеется, грамотен.

– Так читай же.

– Я уже прочел: «Королева Топаз Прекрасная».

– Дальше.

– Мне неизвестна королева с таким именем.

– А если она королева цыган?

– Да, верно, я и забыл, что у цыган есть короли.

– И королевы, – добавила Хинеста.

– Но почему же ты так похожа на портрет? – спросил он.

– Потому что это портрет моей матери, – с гордостью отвечала девушка.

Молодой человек сравнил лица, и сходство поразило его.

– А второй портрет? – спросил он.

– Сделай то же, что ты сейчас сделал: читай!

– Пусть так, читаю: «Король Филипп Красивый».

– Разве ты не знаешь, что в Испании был такой король?

– Знаю. Я даже видел его в детстве.

– Я тоже.

– Ведь ты тогда была совсем маленькой…

– Да. Но есть воспоминания, которые сохраняются у нас в глубине сердца на всю жизнь, в каком бы возрасте они ни запечатлелись.

– Да, верно, – отвечал Фернандо со вздохом. – Мне-то знакомы такие воспоминания. Но почему портреты висят рядом?

Хинеста усмехнулась:

– Да ведь это портреты короля и королевы, не правда ли?

– Разумеется. Но…

Все так же усмехаясь, она продолжала:

– Ты, вероятно, хотел заметить, что один из них король настоящего государства, а на другом портрете – королева государства воображаемого.

– Признаюсь, милая моя Хинеста, я об этом подумал.

– Прежде всего, кто тебе сказал, что Египет был воображаемым государством, кто сказал, что та, которую прозвали Николис Прекрасной – царица Савская, – не была настоящей королевой, равной королю, ведущему род от Максимилиана, императора Австрийского?

– Да кем же приходится тебе Филипп Красивый? – спросил Фернандо.

Хинеста перебила его:

– Филипп Красивый – отец короля дона Карлоса, который завтра должен прибыть в Гранаду. Нельзя терять время на разговоры – я спешу. Я буду умолять короля о том, в чем он, пожалуй, откажет дону Иниго.

– Как, ты отправляешься в Гранаду? – ужаснулся Фернандо.

– И сейчас же!.. Жди меня здесь.

– Да ты с ума сошла, Хинеста I – Вот здесь, в уголке, запас фиников. Я вернусь скоро, тебе хватит. А воды предостаточно за пещерой – сам видишь.

– Хинеста, Хинеста, я не потерплю, чтобы ты ради меня…

– Послушай, Фернандо, если ты меня задержишь хоть на минуту, огонь помешает мне добраться до потока.

– Но ведь преследователи, которые опоясали огнем горы, зная, что там мое убежище, вряд ли позволят тебе пройти.

Вдруг они обидят тебя, вдруг убьют!

– Нет, они ничего не сделают девушке, захваченной пожаром в горах, – ведь она спасается бегством со своей козочкой вдоль русла.

– Да, это верно, ты права, Хинеста, – воскликнул Фернандо. – Ну, а если тебя схватят, пусть это будет вдали от меня.