Сальтеадор

Прекрасная, нежная девушка грезила наяву, теперь она грезила во сне. Ее полузакрытые веки смежились, губы приоткрылись, и, словно какое-то облако встало между миром и ее душой, два-три раза она вздохнула, и, казалось, это не вздохи, а жалобы любви, потом ее дыхание стало ровным и неслышным, как у птицы. Ангел-хранитель раздвинул занавес постели и, внимая, склонился над ней. Она спала.

Прошло минут десять. Ни единого шороха не нарушало глубокую тишину; но вдруг раздался скрежет ключа; дверь медленно отворилась, и человек, закутанный в длинный темный плащ, появился в полусвете, на всякий случай он опустил задвижку, осторожно подошел к постели, присел на край и поцеловал в лоб спящую, прошептав: «Мама».

Спящая вздрогнула, открыла глаза и вскрикнула; изумленный молодой человек вскочил, уронив плащ, – в свете ночника было видно, что одет он изысканно, в костюм для верховой езды.

– Дон Фернандо! – удивилась молодая девушка и натянула покрывало до подбородка.

– Донья Флора! – прошептал пораженный молодой человек.

– Как вы тут очутились в такой поздний час? Что вам надобно, сеньор? – спрашивала девушка.

Не отвечая, Сальтеадор задернул тяжелые занавески, свисавшие над постелью, они соединились, и донья Флора словно очутилась в парчовом шатре. Затем он отступил на шаг, и, встав на колено, произнес:

– Да, сеньора, я пришел сюда, и это так же верно, как и то, что вы прекрасны, что я люблю вас, пришел сказать прости, последнее прости моей матери и навсегда покинуть Испанию.

– А зачем же вам навсегда покидать Испанию, дон Фернандо? – спросила девушка из своей парчовой темницы.

– Потому что я беглец, отверженный, преследуемый, потому что я остался жив чудом, потому что я не хочу, чтобы мои родители, и особенно мать, в спальню которой каким-то образом попали вы, были опозорены, увидев, как их сын поднимается на эшафот.

Стало тихо, казалось, слышно только, как колотится сердце девушки, но вот не прошло и минуты, как занавеси постели тихонько колыхнулись, раздвинулись и белая рука протянула ему какую-то бумагу.

– Читайте! – раздался взволнованный голос.

Дон Фернандо, не осмеливаясь прикоснуться к девичьей руке, схватил бумагу и развернул ее, рука доньи Флоры спряталась, оставляя между занавесями щелку.

Молодой человек, по-прежнему преклонив колена, нагнулся к ночнику и прочитал: «Да будет известно всем, что мы, король Карл, милостью божьей владыка Испании, Неаполя и Иерусалима, даруем дону Фернандо де Торрильясу полное, безусловное прощение всех прегрешений и проступков, совершенных им…»

– О, благодарю! – воскликнул дон Фернандо, на этот раз поцеловав руку доньи Флоры. – Дон Иниго сдержал свое обещание, а вам, подобно голубке из ковчега, поручил протянуть жалкому пленнику оливковую ветвь.

Донья Флора покраснела, тихонько высвободив руку, и со вздохом произнесла:

– Увы, читайте дальше!

Удивленный, дон Фернандо устремил глаза на бумагу и продолжал читать: «Дабы тот, кто получил помилование, знал, кому он должен хранить благодарность, скажем, что ходатайствовала о нем цыганка Хинеста, которая завтра удаляется в монастырь Анунциаты и после окончания послушничества примет монашеский обет.

Дело сие в нашем дворце Альгамбре 9-го дня июня 1519 года летосчисления Христова».

– О Хинеста, душа моя, – пробормотал Сальтеадор, – ведь она обещала это.

– Вы жалеете ее? – спросила донья Флора..

– Не только жалею: я не приму ее жертвы.

– А если б эту жертву принесла я, приняли бы вы ее, дон Фернандо?

– Конечно, нет. Если измерять жертву тем, что человек теряет, вы – богатая, благородная, почитаемая, – теряете гораздо больше, чем скромная девушка-цыганка – без положения, без родных, без будущего.

– Вот она, право, и будет довольна, что вступает в монастырь, – быстро сказала донья Флора.

– Довольна? – переспросил дон Фернандо, покачав головой. – Вы уверены?

– Она сама говорила, что для бедной девушки без дома, без рода и племени, которая просит милостыню на проезжих дорогах, монастырь – просто дворец.

– Вы ошибаетесь, донья Флора, – возразил молодой человек, опечаленный мыслью, что дочь дона Иниго, несмотря на свою душевную чистоту, унизила его верную Хинесту, которую, очевидно, считала своей соперницей. – Вы ошибаетесь:

Хинеста не нищая, быть может, после вас она одна из самых богатых наследниц Испании, Хинеста не без рода и племени, она дочь, и дочь признанная, короля Филиппа Красивого. Да и для простой цыганки, дочери вольных просторов и солнца, феи гор, этого ангела больших дорог, даже дворец был бы темницей. Судите же сами, чем для нее станет монастырь… О донья Флора, донья Флора, вы так прекрасны, вас так любят, зачем же унижать любящую, преданную девушку!

Донья Флора, вздохнув, промолвила:

– Значит, вы отказываетесь от помилования, дарованного вам благодаря жертве преданной девушки?

– Человек может совершить низкий поступок, когда чего-нибудь страстно хочет, – отвечал дон Фернандо, – вот и я боюсь, что свершаю низость, оставаясь с вами, донья Флора.

Молодой человек услышал, что девушка облегченно вздохнула.

– Значит, я могу известить о вашем возвращении донью Мерседес?