Сальтеадор

Дон Карлос поднял голову. Глаза его сверкнули, когда он посмотрел на дона Иньиго, и, очевидно, решив отделаться от своих фаворитов — фламандцев, теснившихся вокруг, и подойти к испанским дворянам, собравшимся на другом конце, он направился к тому, кого велел позвать.

Дон Иньиго, заметив, что король идет ему навстречу, и поняв его намерение, остановился и стал ждать, когда дон Карлос заговорит с ним.

— Ты знаешь дона Руиса де Торрильяса? — спросил король у верховного судьи.

— Да, ваше высочество; это один из самых достойных дворян Андалусии. Мы вместе сражались с маврами в царствование ваших достославных предков — Фердинанда и Изабеллы.

— Ты знаешь, о чем он меня просил?

— Он просил у вашего высочества о помиловании своего сына, дона Фернандо.

— Ты знаешь, что сделал его сын?

— Он убил на дуэли брата одной дамы, своей возлюбленной.

— Дальше!

— Он убил двух альгвасилов, которые пришли его арестовать, и ранил третьего.

— Дальше!

— Он бежал в горы.

— Дальше!

Король, в третий раз произнеся «дальше», посмотрел на дона Иньиго: его глаза, обычно мутные и ничего не выражавшие, с таким непреклонным упорством и такой проницательностью следили за ним, что дон Иньиго даже отступил на шаг: он не представлял себе, как взгляд смертного может сверкать таким ослепительным огнем.

— Дальше? — пробормотал он.

— Да, я спрашиваю тебя, что он делал в горах?

— Государь, должен признаться вашему высочеству, что, увлеченный юношескими страстями…

— Он стал разбойником. Он убивает и грабит путешественников, и тот, кто задумал поехать из моего города Гранады в мой город Малагу или наоборот, из моего города Малаги в мой город Гранаду, должен сделать завещание перед отъездом, как перед смертью.

— Государь…

— Хорошо… Так вот, верховный судья, говори, что ты намерен сделать с этим разбойником?

Дон Иньиго содрогнулся, ибо в голосе девятнадцатилетнего юноши он почувствовал такую непреклонность, что ему стало страшно за будущее своего подопечного.

— Я думаю, государь, что нужно многое простить молодости.

— Сколько же лет дону Фернандо де Торрильясу? — спросил король.

Дон Иньиго, подавив вздох, отвечал:

— Двадцать семь, государь.

— На восемь лет старше меня, — заметил дон Карлос.

В его голосе словно слышалось: «Что ты мне толкуешь про молодость в двадцать семь лет? Вот мне девятнадцать, а я уже чувствую себя стариком».

— Государь, гениальность сделала ваше высочество старше, и королю дону Карлосу не должно сравнивать себя с простыми смертными, мерить их по своей мерке.

— Итак, твое мнение, верховный судья?

— Вот мое мнение, государь: обстоятельства этого дела необычны; дон Фернандо виноват, но есть и оправдательные причины. Он принадлежит к одной из самых знатных семей Андалусии, отец его, достойный и уважаемый дворянин, сделал все, что по обычаю может потребовать от виновника смерти семья убитого, и было бы хорошо, если б король дон Карлос ознаменовал свое путешествие по Андалусии актом милосердия, а не актом суровости.

— Таково твое мнение?

— Да, государь, — смиренно проговорил дон Иньиго, опустив глаза перед орлиным взглядом молодого короля.

— В таком случае сожалею, что отослал к тебе дона Руиса. Я сам займусь этим делом… И думаю, что решу его по совести, — заметил король.

Затем, обернувшись к группе гостей, стоявших рядом, он сказал:

— К столу, сеньоры! И не будем задерживаться! Вот мой верховный судья дон Иньиго Веласко считает, что я слишком строгий судья, и я хочу поскорее доказать ему, что я не судья, а само правосудие.

И снова обращаясь к дону Иньиго, ошеломленному проявлением могучей воли у девятнадцатилетнего юноши, едва вышедшего из детского возраста, он приказал:

— Садись справа от меня, дон Иньиго. Когда выйдем из-за стола, вместе посетим тюрьмы Гранады, и там мы найдем, без сомнения, людей, более заслуживающих помилования, чем тот, за кого ты меня просишь.

Он подошел к месту, предназначенному для него, и, положив руку на корону, венчавшую спинку кресла, прошептал:

— Король, король! Да и стоит ли быть королем! На свете существуют только две вожделенные короны: корона папы и корона императора.

И король дон Карлос сел за стол; по правую его сторону сел дон Иньиго, а по левую — кардинал Адриан; гости заняли места по своему рангу и званию.

Четверть часа спустя — а это доказывало, как королю некогда, ибо он был неутомимым едоком и обычно просиживал за обедом не меньше двух часов, — итак, четверть часа спустя дон Карлос поднялся из-за стола и, отказавшись от эскорта своих фаворитов — фламандских дворян, в сопровождении одного лишь верховного судьи собрался посетить тюрьмы Гранады.

Но у входа в сад Линдарахи его ждала молоденькая девушка — стража не пропустила ее во дворец, но ей разрешили остаться здесь.

Девушка, несколько причудливо одетая, была удивительно хороша собой. Она опустилась на колено, заметив приближение короля, и протянула ему одной рукой золотой перстень, а другой — пергамент.

Увидев их, дон Карлос вздрогнул.