Сальто ангела

Она пожимает плечами и, как обычно, отсылает Франсуа играть в свою комнату, стараясь держать его подальше от семейных сцен. Меня никуда не отсылают.

Наоборот, я привилегированный зритель. В последнее время папа похудел, у него заострился нос, появились мешки под глазами. Всегда такой ухоженный, аккуратно причесанный, он очень изменился.

— Я знаю, что обо мне болтают в твоей семье… Мама стоит к нему спиной, но он обращается только к ней, и все его обвинения адресованы тоже ей.

— Не пожимай плечами, я знаю, о чем они говорят. Ты думаешь, я не догадываюсь, что они задумали? Для чего все эти встречи, шушуканье… Они созывают семейный совет, чтобы вынести мне приговор! Они считают, что я сумасшедший и меня надо запереть в больницу! Ведь так? Признайся, что это так!

Я сижу на кухне в углу и смотрю на огни порта. Недавно я видел, как снимался с якоря и уплывал в Южную Америку грузовой пароход. Суматоха на палубе, скрип тросов. Когда убрали трап, у меня защемило сердце. Еще один корабль уплыл без меня. Еще одна страна, которую я не увижу.

Руки отца с набухшими венами лежат на кухонном столе, как две больные птицы.

— Я не хочу в эту больницу! Ты меня слышишь, Жюльетта?

— Тогда возвращайся к врачу в парижскую клинику. Ты же знаешь, что без этого не обойтись. Тебе нужно лечиться, папа… Будь разумным.

— Мне плевать на твою клинику! Тебя устроило бы, если бы я исчез совсем, ведь так?

— Послушай, папа! Ты болен. Если мы говорили о больнице, то только потому, что нет другого выхода.

— Я не сумасшедший! У меня нейросимпатическое расстройство!

Бедный отец. Он бредит. Упивается медицинскими терминами.

Вдруг он резко отталкивает стол, встает, открывает балконную дверь. Вот он уже нагнулся над перилами на девятом этаже. На улице темно, лишь городские огни на западе создают вокруг его головы неясный ореол.

— Я могу прыгнуть, если захочу! Ты знаешь, исчезнуть очень легко. Раз! — и я внизу. И все, нет больше Пьера, от него останется мокрое место…

Он не сделает этого. Я не верю. Я крепко зажмуриваю глаза, сцепляю руки за спиной — тогда он не прыгнет. На прошлой неделе он угрожал нам тем же самым, свесившись через перила в лестничный пролет… Дедушка говорит, что он симулянт, дяди — что фигляр… Нельзя открывать глаза. Если я открою глаза, он прыгнет. Почему такая тишина? Его больше нет? Где мама?

— Мама!

Неужели мне придется увидеть его смерть? Он этого хочет? Меня пугает тишина.

— Мама!

Я напрасно зову, никто мне не отвечает. Она, наверное, закрылась в комнате с Франсуа, чтобы тому не было так страшно. А как же я? Почему она оставляет меня одного с этим канатоходцем, играющим со смертью? Я открыл глаза, чтобы понять, что несет эта ужасная тишина.

Он все еще на балконе. Раскачивается, вцепившись в перила, однако ноги его стоят на цементном полу. Я боюсь пошевелиться.

С балкона рядом выглядывает сосед и спрашивает, что происходит. Папа обрушивается на него:

— Что? Что вам надо? Вам интересно? Занимайтесь своими делами, я же не лезу в ваши!

Приступ прошел. Возвращается мама. Она немного бледна и протирает очки. Неужели она плакала?

— Если ты успокоился, мы можем теперь поужинать.

С нами уже нет нашей доброй толстой Беатрис, которая всегда готовила суп и пюре. Она теперь замужем и очень довольна, что ушла из этого сумасшедшего дома. Мама должна теперь все делать сама, вернувшись с работы. Она подает мне знак, и я начинаю накрывать на стол. Мы проходим с тарелками и стаканами перед папой, как будто его здесь нет.

— Жан, сними с плиты картошку!

Я обжигаюсь о ручку кастрюли, пар ударяет мне прямо в глаза.

Мама выкладывает на блюдо куски ветчины. Франсуа усаживается за стол, у него все пальцы в чернилах.

— Пойди вымой руки, Франсуа!

Вот так. Надо вымыть руки, развернуть салфетку, положить деревянное кольцо для салфетки с выгравированным именем обратно в корзинку и есть. Обыденность торжествует и на какое-то время затягивает свежую рану.

Семейный совет собирается на следующий день. Дядюшка Луи приехал, чтобы официально «заняться сестрой и ее детьми, которым грозит опасность». Тетушка Женевьева приехала «утешить старшую сестру, которая принесла себя в жертву, а это не оценили». С ней ее муж Гонтран. Он в нашей семье тот, «чьи дела идут успешно». Председательствует на этом чрезвычайном совете дедушка Александр. Как бывший директор школы он считает, что данное место принадлежит ему по праву. Весь материнский клан снова объединился, чтобы прекратить «глупые игры», в которые играет «этот молодчик Пьер». Над всеми витает тень Луизы, жертвы такого же собрания.

Меня посылают за доктором Ренуаром. Тот очень расстроен, но говорит:

— Конечно, лучше бы его госпитализировать. Это очевидно. Я боюсь, как бы он не стал опасным для себя самого и для детей.

Я сижу в своей комнате с Франсуа, и тот все время задает мне вопросы. Но я сам хотел бы знать, «что с папой».

— Что с папой?

— Он болен.

— А что у него болит?

— Не знаю, Франсуа…

— Почему ты не знаешь? Ты никогда ничего не знаешь!

— Сиди спокойно.