Сальто ангела

— Я сейчас тебе объясню…

Она нарочно сидит на полу, в провокационной позе, посреди гостиной, прислонив голову к креслу и высоко подняв колени. Она чувствует себя хорошо и свободно. Она ждет. Мне трудно. Я стараюсь как-нибудь увильнуть от прямого ответа, бормочу что-то жалкое и непонятное. Но иногда желание поговорить об этом распирает меня.

— Знаешь… иногда… ты понимаешь… Ну, в общем, я иногда переодеваюсь девушкой…

— А! Ты гомосексуалист?

— Нет!

Но в моем ответе нет убежденности. Я хотел, чтобы это подразумевалось, но я не хотел, чтобы были названы все слова. Нет, я не гомик, не педераст.

— Кто же ты тогда?

— Просто иногда переодеваюсь девушкой, вот и все. Пусть как хочет, так и понимает. Того, в чем я признался, уже достаточно. Я собираюсь уходить.

— Да не уходи. Знаешь, я немножко догадывалась. Впрочем, мама меня предупреждала. Она даже запретила мне с тобой встречаться, так что видишь…

Я вижу. Но это ей не помешало потянуться прямо к моей ширинке. Вероятно, чтобы посмотреть, проверить. Чтобы потом рассказывать подружкам: «Ты знаешь, Марен — он вовсе не голубой…» — или наоборот: «Ты что, не знала? Марен — полный педераст…»

Она даже не догадывается, как больно ранит меня, эта маленькая дурочка. У нее безоговорочное право — она женщина. Раздвинуть ноги, прижаться всем телом к мужчине — ей это легко. У нее есть все, что надо, выемка там, где надо, и соответствующие желания. Я злюсь на себя за свою трусость, я не смог ни защитить себя, ни обвинить. Я сказал правду. Ни мужчина, ни женщина, ни гомосексуалист. Я среднего рода. Среднего… Понимает ли это кто-нибудь?

По сути дела, моя трусость не так уж важна сама по себе. Никто не в состоянии понять, что такое бесполость. Я живу, как бесполый утенок среди пестрых попугаев. Я даже не могу объяснить этого другим. Бессловесное и бесцветное существо не может ничего объяснить окружающим. Я заранее проиграл. Я ухожу. «Ладно, Анна, оставайся со своим прекрасным сексом. Я же вечером опять закутаю свою бесполость в ночную рубашку. Это для меня единственный выход».

Старенькая мадам Бедю разглаживает свой фартук в цветочек. Она довольно кокетлива, хотя ей и приходится из-за своего вдовства работать консьержкой… Она кашляет.

— Опять этот противный бронхит! Ну, где вы будете встречать Рождество?

— Я пойду к друзьям.

Банальный вопрос, банальный ответ.

— Конечно. В вашем возрасте обязательно нужны друзья.

В своей комнате я навожу на себя красоту. Свитер с высоким воротом делает шею изящной, единственная, впрочем, вольность, которую я себе позволяю. Но друзья у меня есть, это правда. Новые друзья.

Сара… Сара — еврейка, дочь иммигранта из Венгрии и румынки, красивой, как женщины на картинах Ренуара.

Рыжая Сара с голубоватыми глазами, близорукая и нежная, в слишком больших для ее носика очках. Сара с нежной кожей…

Что случилось, Жан Паскаль Анри? Она поговорила с тобой, улыбнулась, дотронулась до тебя и ушла. Ведь это не первая девушка, которая подходит к тебе. Почему же именно эта? Она даже не очень хорошенькая. Она сидела на краешке дивана в огромной квартире, где одна девушка праздновала свой день рождения. Одна из тех девушек, которые всегда выделяются, вокруг которых кипит жизнь и которые легко собирают компании за столом с шампанским и печеньем. Доминик и была такой. Царица праздника, все шли именно к ней, это место наших встреч, храм нашего маленького студенческого товарищества, там собирались независимо от того, есть деньги или нет. Когда Доминик организует вечер, там надо быть, туда шли, как на мессу. И я там был.

И там была Сара. Она сидела на краешке дивана, скромно сдвинув коленки. Очарование, исходившее от нее, казалось почти неуместным. Очарование бедности.

— Вы на втором курсе? А я на третьем.

Двадцать лет… и уже вся тяжесть мира на плечах. Дедушка и бабушка погибли в Освенциме. Отец держит лавку в квартале Сен-Поль. А Сара — маленькое чудо, выросшее в этом хаосе, блестящая ученица, трогательный ребенок, рассказывает о себе, в то время как другие флиртуют, пьют, танцуют, и каждый немножко рисуется.

— Вы живете в районе Монмартра? Это недалеко от меня, я живу около сада Сакре-Кер…

Я смотрю на ее руки, которые она благоразумно сложила на клетчатой шотландской юбке, на лакированные лодочки. Я замечаю складку на чулке и думаю: «Она криво их натянула». Но куда ты лезешь, Жан Паскаль Анри?

Я лезу в любовь.

Только вот что. Жан Паскаль Анри Марен не может влюбиться в девушку, потому что он сам девушка.

У Сары остренькие белые зубки, как у мышки. Когда она смеется, вместе с перламутровым рядом приоткрываются розовые десны.

— У вас смешная манера сидеть. Будто вы слишком высокий для стульев. А я маленькая. Правда ведь, вы тоже считаете, что я маленькая? Может быть, потанцуем?

Мы танцуем. Я — словно деревянный солдатик. Она — словно тряпичная кукла. Ее рыжие волосы разлетаются где-то на уровне моей груди.

Дьявольская жрица этих праздников, Доминик, все видит и обо всем догадывается. Она проплывает мимо нас, хмельная каравелла в платье от Диора.

— Ну что, голубки?