Сальто ангела

— Не семье, мне! Речь идет обо мне! Меня хотят отправить к мужчинам. А я не мужчина, я их боюсь. Я покончу с собой, если меня отправят силком!

Он аж подскочил от праведного гнева.

— Покончите с собой? Ах, нет, молодой человек! Не надо передо мной разыгрывать такие комедии! Я пятьдесят лет в медицине и тридцать в армии! Видел на своем веку педерастов, знаю, что это такое. Все время хнычут и говорят, что покончат с собой. Кстати, после ваших недавних волнений их все больше и больше. Просто мода какая-то. Вы не убьете себя, молодой человек! Вы будете как все, и армия вас исправит! Именно этого вы и боитесь! Никогда не думал, что сын моего друга Марена может оказаться трусом.

— Я вас прошу, вы же врач, вы должны понять… Я сделал все, что мог. Два раза в неделю я хожу к психиатру. Я не сумасшедший, да он и не прописал мне никакого лекарства. У меня и еще один врач есть. Он меня понимает. Он лечит меня от гормонального дисбаланса.

— Мой бедный мальчик, вы просто больны. И я согласен с вашей матерью: лучшее, что может быть для мужчины, — это армия. И если это несчастье, то я вам его желаю!

Болен. Я из-за него болен, меня от него тошнит.

Я возвращаюсь на Монмартр, в тот призрачный мир, который я себе на время избрал. В моей голове роятся истории, услышанные от всех этих Каролин и Магали с панели: транссексуалов помещают в казарменную больницу, накачивают лекарствами, чтобы «сделать из них мужчин». Один знакомый молодой врач рассказал мне, как он «лечил» двух таких в военном госпитале.

Нет, я не хочу, чтобы они убили меня своими препаратами. Скорее я сам себя убью. Смерти я не боюсь. Тоска и ее спрут отступили сегодня и спрятались где-то во мраке. Если у меня не будет другого выхода, моя смерть может послужить примером. Стать мучеником? А почему бы и нет? Мученик целой когорты солдатиков во всем мире.

В баре одна из проституток за стойкой возмущается:

— Вы должны организовать демонстрацию протеста! Демонстрации помогают. Все это делают, а почему бы и вам не попробовать?

Демонстрация двуполых. Если верить официальной статистике, которая не учитывает профессиональных травести, во Франции в 1970 году нас человек сто. Сто… Могут сто человек организовать демонстрацию?

Я видел Сару издалека. Нас разделяли фонтан Сен-Мишель, толпа и январский дождь. Она разговаривала с какими-то неизвестными мне людьми, она жила, улыбалась, да и я был жив. Живой мертвец все-таки живой. Я ее все еще люблю.

Один мой прежний приятель меня заметил и бросился ко мне, чтобы защитить ее от ужасной опасности, будто я какое-то привидение.

— Не подходи к ней. Она тебя не видела, тем лучше. Ты так изменился…

Он разглядывает мою одежду, свободного покроя рубашку навыпуск, сумку через плечо, длинные волосы.

— Если ты ее не оставишь в покое, я тебе этого никогда не прошу.

Переживания других всегда оказываются важнее моих.

— И на экзамены ты собираешься прийти в таком же виде?

Я говорю ему «пока» и иду опять туда, откуда пришел, — на Монмартр, в мой бар, к моим травести. Если бы я только мог, я бы выбрал себе в наказание первого попавшегося на улице профессионала и пошел бы с ним заниматься тем, что они называют любовью. И думал бы в это время о Саре, о ее коже, запахе, волосах. Так я стану сумасшедшим… или сумасшедшей. Что мне делать с этой невозможной любовью к женщине, если я сам становлюсь женщиной? Но она засела у меня в голове, как отравленная стрела, она заставляет меня сомневаться, разрушает меня и то, что я с таким трудом построил, возводя день за днем. Мне так трудно бороться с моими невидимыми врагами!

Отец пишет мне, что он доволен. Он, которого уже нельзя вылечить, посылает мне деньги на лечение. Ждет, когда приду его навестить в солдатской форме. А я оставляю эти деньги в косметическом кабинете. Чтобы иметь совершенно гладкие ноги. Чтобы надеть тонкие колготки, элегантное платье, еще разочек полюбоваться на себя в зеркале, опять раздвоиться и пойти к моим сестренкам-травести. Ночью я одна из них и меня зовут Магали. День я провожу как во сне, я — Жан Паскаль Анри Марен, студент четвертого курса юридического факультета, который должен через несколько месяцев пойти в армию. Я не сплю и чувствую себя потерянным. Мысль, что мне придется столкнуться с миром мужчин, приводит меня в ужас. В казарме, как и в школе, надо писать стоя.

В моей «артистической студии» на улице Андре-Антуан в ванной комнате все, как у женщины. Флаконы духов, всякая косметика, парик, который я надеваю ночью, кружевное белье. Я лучше умру, но никто никогда не заставит меня писать стоя. Но я очень наивна. Очень.

Заходила мама, чтобы сообщить мне с грустным видом, что я «ее любимый сын». Это я, ее неудавшаяся дочка, и есть ее любимый сын…