Салтыков. Семи царей слуга

Полки уходили на юг ближе к будущему театру войны, оставляя города, в которых до этого квартировали. Присутствие воинской команды в любом городе или местечке было хотя и обременительно для населения, но зато позволяло жить в безопасности и без страха. По уходе войска в городах пышным цветом расцветала уголовщина, начинались разбои, убийства, с которыми не могли управиться малочисленные полицейские команды, нередко состоявшие из стариков и инвалидов.

Именно в таком положении оказалась и Первопрестольная, едва за Калужской заставой осела снежная пыль, по уходе кавалерийского полка.

«В Москве и около оной воровство и разбои весьма умножились, — писал Салтыков в донесении императрице. — Полки выступили, особливо конной команды никакой не осталось, и разъездов быть не из чего».

— Эх, привыкли на готовеньком, — огорчалась Екатерина и в ответ строчила поучительное: «Призовите к себе знатнейших жителей и с ними для спокойствия их самих учредите как конную, так и пешую команду на собственном для всех содержании… Как известию, многие московские жители имеют при себе множество людей, в том числе и гусар, то не можно ли, из оных состава команду, учредить в городе патрули и, вооружив оных, отдать в ведомство полиции».

— Все можно, матушка, — кряхтел генерал-губернатор. — Кабы этих «многих» уговорить удалось. А то ведь от всех, многолюдством владеющих, один сказ слышится: «Мне б свой двор оборонить от лихих людей, где уж Москву? Ее пущай полицмейстер стережет».

И не проходит ночи, где б кого не ограбили, не убили. Все полиция работенка — прибрать труп, найти ему родственников, а если таковых не сыщется, то и похоронить где-нито на выгоне.

Ограбленного, который уцелел чудом, допросить: каков был разбойник, во что одет, обут, записать для памяти — «в посконной рубахе, бородат и в лаптях липовых». Хорошая примета, по ней можно пол-Москвы за караул брать.

Патрули пешие, о которых напоминала государыня, ночью никому не страшны, поскольку сами в темень кромешную идти не рискуют, боясь схлопотать из-за угла по потылице дубинкой. Потому ночь для сов и лихих людей самое время делом заниматься. Совы крыс, мышей ловят, люди лихие себе подобных раздевают.

И если в сие глухое время явится в полицию ограбленный в чем мать родила: «Помогите!» — разбуженный дежурный квартальный проворчит несчастному: «Черти тебя носят в такое время, нет чтоб дома сидеть». И единственно, чем помочь может, так это предложить свою лавку для спанья до утра, но и то в том случае, если добрый мужик попадется. А бывают ли в полиции добрые? Откуда им там взяться при такой собачьей работе: то ты ловишь, то за тобой охотятся.

Обер-полицмейстер едва ль не каждый день на докладе у генерал-губернатора, ничего сообщить утешительного не может ему:

— Два убитых, три удавленника, один утопленник…

Вздыхает граф от таких сообщений, морщится:

— Хошь бы раз, Бахметев, порадовал.

— Рад бы, Петр Семенович, да нечем.

— На войне и то бывают дни, все живы-здоровы. А тут?

И невольно начинает вспоминаться фельдмаршалу его война: «Конечно, и там не мед был, однако начнешь баталию с утра, к вечеру кончишь. А здесь? Почитай, бесперерыва война, сидишь, как на пороховой бочке, и не знаешь, когда рванет».

И о сыне Иване беспокойство у старика: «Где-то Ванюша с полком своим марширует, чего-то поделывает. Хошь бы строчку отцу черкнул».

В газетах пишут, что до весны вряд ли будут столкновения с неприятелем. Еще далеки друг от друга.

Но крымский хан Крым-Гирей[82] газет не читает, а и читал бы, так они ему не указ, в середине января с семидесятитысячной конницей неожиданно налетел на русские рубежи. Польские конфедераты радовались: идет наш избавитель от русского ярма! Даже своих ему зазывал-проводников слали.

Налетел Крым-Гирей на Елисаветград, ударили со стен крепости пушки густой картечью, не устояла татарская конница, откатилась в степь.

— Зачем нам крепость, — сказал Крым-Гирей. — Нам ясыря[83] и по селам выше ушей хватит.

И покатилась ненасытная Орда на запад, чем далее, тем более тяжелая от добычи. Хан приказал красивых девушек ему казать, дабы набрать хороший подарок султану. Другой отряд крымцев, отколовшись, проскочил до Бахмута и, попленив около восьмисот человек, утянулся в Крым.

Сам Крым-Гирей, кроме скота, нахапал более тысячи пленных, сжег столько же домов не только неприятельских, но и друзей-конфедератов. И у них дочки оказались не хуже русских, после ханского прощупывания в ясырь угодили.

Пронесшись вихрем по русским и польским землям, хан ушел за Днестр на земли султана. И лично повез ему в подарок прекрасных белокурых полонянок, весьма ценившихся в восточных гаремах. Чем оказался знаменит этот набег Крым-Гирея на Русь?

Не полоном, которым огружались татары многажды дотоле, а тем, что он стал последним для крымских хищников. Именно при Екатерине II был положен конец этому позорному промыслу беспокойных соседей.

При выходе из Сената Петр Семенович увидел у крыльца коляску, пропыленную густо с дороги, запряженную парой. Из нее навстречу ему выпрыгнул генерал.

— Батюшка!