Салтыков (Щедрин)

Вместе с тем, даже признавая замечание критика о верховенстве Щедрина в «Отечественных записках», невозможно свести все культурно-историческое значение этого журнала лишь к тому факту, что здесь печатались Салтыков, Некрасов и Островский. Журнал в новом обличье появился, когда на российском журнальном поле главенствовал такой гигант, как «Русский вестник», и стал мощно развиваться «Вестник Европы». По богатству литературных предложений «Отечественные записки» конкуренции с ними не выдерживали, но редакция на это ставку и не делала. Её читателя, воспитанного на Добролюбове, Чернышевском, Писареве с их прагматическим отношением к изящной словесности, в журнале интересовала главным образом вторая часть, «Современное обозрение», да и в первой – художественной – они искали Большие Идеи, а не Большой Стиль.

Разумеется, публицистические (политические) разделы существовали и у конкурентов, но там давали не те интерпретации современных событий, которые нужны были читателям «Отечественных записок». Их большинство по-прежнему составляли пёстрые по своим взглядам и предпочтениям нетерпеливцы, преимущественно из разночинной среды, кающиеся дворяне, барышни, вдохновлённые конспиративным чтением романа «Что делать?»…

Справедливости ради надо сказать, что очеркистика, публицистика, обозрения «Отечественных записок» Некрасова и Салтыкова носили аналитический характер и обозначали действительные проблемы развития России. Политическую крамолу в этих номерах находили только два рода читателей: ретроградные цензоры, без которых порой не обходилось, и, уже в ХХ веке, советские литературоведы, страстно желавшие представить журнал как «трибуну демократической и революционной пропаганды». В действительности же это была живая дискуссионная площадка, где проходил достаточно свободный обмен мнениями, порой противоположными; недаром, повторим, «Отечественные записки» последнего периода их существования историки изучают прилежнее литературоведов.

Литературоведам с беллетристикой и поэзией журнала очень непросто. Утвердившееся на страницах «Отечественных записок» противостояние так называемому «чистому искусству», фактическое продвижение необходимости утилитаристских подходов в литературе остаются на совести всех сотрудников редакции, не исключая Салтыкова. Ими поддерживалась бытописательная, накрепко связанная с событиями современности проза, те беллетристы, у которых уже была репутация умеющих, по известному выражению Чернышевского, писать «о народе правду без всяких прикрас» – Фёдор Решетников, Василий Слепцов, Александр Левитов, Иван Кущевский. Способные, но явно не звёзды, к тому же в большинстве со своими однообразными личными проблемами. Позднее появились Илья Салов и Николай Златовратский – имена, оставшиеся в третьем ряду русской литературы того времени. Единственным литературным открытием «Отечественных записок» надо признать Всеволода Гаршина, хотя, повторим, на поиск художественных талантов установки у редакции не было.

Постоянный интерес к прозе «Отечественных записок» обеспечивали лишь два автора – Салтыков и Глеб Успенский. Но и то сказать: сложноустроенная проза и того и другого, рассчитанная на интеллектуальные усилия и, по сути, сотворчество, не предполагала массового читателя.

Также следует обратить внимание на следующую особенность редакционной политики, непосредственно связанную с Салтыковым. Он взял на себя добровольную и очень трудозатратную обязанность редактуры тех поступающих в журнал произведений, которые чем-то привлекали, но по разным причинам ещё не признавались готовыми для обнародования.

Писатель Павел Засодимский оставил свои воспоминания о сотрудничестве с «Отечественными записками». В них неплохо переданы общий тон общения Салтыкова с авторами и стиль его работы. Засодимский, постоянный автор журнала «Дело», прекратил отношения с редакцией, разойдясь во взглядах на артельные труды крестьян, и предложил свою новую повесть «Печать Антихриста» «Отечественным запискам». Отправившись за ответом в редакцию, он встретился с Салтыковым:

«Первое впечатление, произведённое на меня нашим знаменитым сатириком, было не особенно приятное. Его серьёзное лицо, густые нахмуренные брови, большое pince-nez в тёмной черепаховой оправе, сердитый взгляд, как мне показалось, словно с недовольством надутые губы – не понравились мне. Его глухой голос, говор, ворчливый тон, жесты, – всё в нём мне показалось грубо, отпугивало меня. Он напомнил мне одного строгого директора гимназии.

– Мы берём вашу повесть… – проворчал он, не спуская с меня глаз и поблёскивая своим ужасным pince-nez. – Только вот насчёт заглавия… “Печать Антихриста”… Что такое!.. Надо переменить… Что это за “печать”! <…>

Я ему возразил, что из повести ясно видно, что это за “печать”.

– Так-то так, да всё-таки неловко… – продолжал он. – Лучше – попроще… Надо придумать что-нибудь другое… А то, Бог знает что, – “Печать Антихриста”! Испугать можно… Да что ж мы… пойдём – сядем! – перебил он себя на полуслове. <…>